Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов
«Литературный мир Костромы» ещё не знает, в какой опасности он сейчас находится. Но мы с Тимохой подготовились. Заучили стихи. Те, что вспомнили, конечно. И те, что, по всем моим знаниям из будущего, точно ещё не написаны, но будут. Совместными усилиями припомнили почти всю поэму «Бородино». Ну, или нам так кажется, что всю. Произведение это небольшое и, оказывается, в Армении его тоже в школе учили — во времена детства Адама.
— А пока, — продолжила гостеприимная хозяйка, — можно послушать цыган. Они замечательно исполняют романсы… Закуски — на столе, а вас, сударь, я сейчас представлю остальным гостям.
Вижу, что цыгане готовятся к выступлению. Там и гитарист, и скрипачка, и певичка — шикарная чернобровая красотка в пёстром платье, с огромными серьгами в ушах. А мы с хозяйкой тем временем направляемся к группе молодёжи — явно завсегдатаям салона вдовы Хитрово.
— Алексей? Ты ли это? — вдруг слышу голос.
Оборачиваюсь. Передо мной — высокий, статный парень, моих лет. И черт побери… я его знаю — учились вместе два последних года в гимназии. Особо не дружили, но и не ссорились. Кроме… как на выпускном.
Вспоминаю, что тип этот был тот ещё кобель. Так получилось, что мы с ним за одной девушкой ухаживали. Ну, как «ухаживали»… оказывали разные знаки внимания, не более. Хотя отвечать могу только за себя.
«Сука!» — против воли в груди вспыхнул гнев.
Глава 10
Это у наивного Лешеньки тогда были сомнения: а была ли у них порочная связь? А я — нынешний, опытный — скажу точно: была.
Та купчиха, вернее, дочка купца, девица бойкая, лёгкомысленная, но смышлёная — была в числе приглашённых на выпускной бал. У нас, как тогда водилось, обучение в гимназии было раздельное, но на подобные праздники приходили барышни из благопристойных семейств: знакомые, сёстры однокашников, дочки местных купцов. Она и была из таких. И, судя по манерам, прекрасно знала, что делает. На балу «вертела хвостом», как могла: улыбалась, шептала комплименты — то мне, то этому Петру, а возможно, и ещё кому-то.
Я, обнадёженный кокетством, решил было позвать девицу прогуляться по саду гимназии. Но она вдруг пропала. А потом появилась… с Петькой. И, судя по их таинственному виду, они точно не ромашки нюхали. Пётр, как сейчас помню, ещё посмеялся — чего это ты, мол, по саду в одиночестве бродишь? Из-за стола выгнали? А я — скромный, заучка, да и из семьи победнее, чем его — ссориться не стал. Но обиду затаил.
Это я только сейчас понял что затаил, а так-то мне, взрослому, плевать на этого ловеласа. К тому же сегодня тут просто цветник, и паре-тройке из собравшихся девчуль я бы точно по сотке не пожалел! А вон той милфе лет тридцати с декольте до пупа… и двести не жалко.
«Э! Тормози! Денег уже осталось тыщи полторы. Ну и серебром рублей немного…», — останавливаю я сам себя.
— Добрый вечер, Пётр, какими судьбами? Ты с литературой, помню, не дружил.
— Ха! Литература мне тут не нужна, а вот местные цыпочки… Да что говорить? Идём, я тебя представлю, — уже выпивший Петя мне рад.
И правда — чего ему обижаться? Не я же ему с купчихой дорогу перешёл.
— Позвольте представить: мой товарищ по гимназии, Алексей Алексеевич. Один из первых учеников нашего выпуска в Костроме. И, что немаловажно, собственным имением владеет, — лестно представил он меня компании молодежи.
Трое молодых людей, пять барышень, и мы с Петром — выходит, пять на пять. Это я только молодёжь считаю. А гости всё прибывают и прибывают.
Вот, например, появляется Фёдор Глинка. Мужчина лет сорока с лишним, взъерошенный, с несуразно маленькой головой, и каким-то… потрёпанным видом. Будто только с побоища явился. Оказалось, так и есть. Недели три назад освободился он из Петропавловской крепости, где томился за участие в декабристском союзе. Теперь, говорят, назначен куда-то в советники… то ли в Петрозаводск, то ли и вовсе в глушь, в Карелию.
Эти сведения мне доверительно шепчет один из новоявленных знакомцев. Вид у него восторженно-завистливый и глаза горят, как у гимназиста, впервые увидевшего настоящего героя. Жалеет, что не он пострадал за идею?
«Ну-ну… — думаю я. — Тебе сначала бы погреть нары в тюряге да баланду похлебать — потом бы и геройствовал потише».
Глинка — участник войны. Хотя, как по мне, адъютант и например, ротмистр кирасирского полка, каковым был мой покойный отец — это не одно и то же. Батя вот и саблей помахал в своё время. А этот… в штабе писарем отсиделся. Ну да не мне судить — я в этом теле пороху не нюхал. Кстати, только сейчас я понял, что за рыцарские доспехи у меня в имении хранятся! Это и есть кираса отцова!
Жуковский, который уже прибыл, тоже числился в штабных военных. Но в отличие от Глинки, ни в каких заговорах замешан не был. Наоборот — сейчас он в явном фаворе. Говорят, назначен наставником цесаревича, и, если слухи верны, уже завтра отбывает в Германию. Так что — удачно я его застал. Стихов его, признаться, не помню вовсе, но имя — на слуху ещё со школы. То есть… из тех времён, когда я был школьником в XX веке.
Эти сведения мне выдал всё тот же пронырливый информатор из свиты Петьки. Тоже, к слову, Пётр. Пётр Величкин. Статный юноша, который и помоложе, и посмазливее нас с Петькой будет.
О третьей глыбе сегодняшнего вечера — Аксакове — осведомлённый Величкин сообщил следующее: теперь он, дескать, будет часто бывать в светских кругах, ибо перебрался с семейством в Москву и поступил здесь на службу. При этом водит дружбу с каким-то Шишковым… кажется, министром просвещения.
Стою, грею уши, а мой верный оруженосец Тимоха, между тем, не теряется. Пока я вникал в тонкости и хитрости высшего московского круга, он уже завёл знакомства среди слуг, что прибыли с господами. У них — своя зала, пошумнее и попроще. И даже арапчонок
" alt="Дмитрий Баюшев - Хозяин-барин">