Младший научный сотрудник 7 - Сергей Тамбовский
— Сейчас ты нам все расскажешь, русская свинья!
Глава 10
Наумыч и Горлумд
Наумыч и Горлумд
Наверно вам, дорогие читатели, интересно, что же такого наговорили эти двое информированных граждан вашему герою тремя главами ранее. Освещу этот момент, как уж смогу…
Итак, Наумыч не обиделся на шефа и начал говорить… минуты две я его слушал внимательно, а потом плюнул — понял, что он под дурака косит. Так-то он безусловно товарищ начитанный был и язык у него правильно подвешен, в начальники отделов в академическом институте других не назначают. Но нес он чистую абракадабру. Примерно, как объяснял принцип действия своей машины старичок Эдельвейс из «Сказки о тройке» — Высочайшие достижения нейтронной мегалоплазмы! — провозгласил он. — Ротор поля наподобие дивергенции градуирует себя вдоль спина и там, внутре, обращает материю вопроса в спиритуальные электрические вихри, из коих и возникает синекдоха отвечания.
По отдельности почти все слова понятны, а вместе не очень. Я потерпел еще с минуту и прервал словоохотливого Наумыча.
— Спасибо, Семен Наумыч, за информацию.
А он хитро ухмыльнулся и предложил заходить, если что, по-простому. Я ответил, что непременно, а про себя подумал — черта лысого я еще раз в твой сортир зайду. Только если под конвоем. Ладно, попытаем счастью у второго фигуранта, подумал я, выбираясь из сумрачных недр ИППАНа на свет божий. На улице Луначарского моросил холодный дождичек, под ногами хлюпало — та еще погода для философских размышлений.
На входе в психоневрологический диспансер номер два меня никто не остановил, не было там никакого вахтера в будке. Ну здрасьте-пожалуйста, подумал я, заходите люди добрые… а если совсем точно — расходитесь добрые люди, причем на все четыре стороны. Включая тех, у которых диагнозом значилась острое биполярное расстройство. Во дворе я опять же никого не встретил, поэтому прямиком промаршировал на второй этаж в уже знакомый кабинет главврача.
— Можно? — вежливо постучал я в дверь.
— Аааа, — ответил Горлумд, видимо мучительно вспоминая, как меня зовут, но вспомнил, — Петя кажется? Балашов кажется?
— Он самый, — сказал я, усаживаясь на колченогий стул для посетителей.
— Чем обязан? — осведомился он, — посещению такого важного гостя… ты же, говорят, в столице самого сейчас лечишь?
— Было дело, — не стал я останавливаться на этой скользкой теме, — но вопрос мой лежит немного в другой плоскости.
— Я слушаю, — и он скрестил руки на груди, выразив внимание к моим вопросам.
— Что случилось 15 сентября сего года в бункере под установкой «Крот»? — сразу бухнул я из главного калибра.
— А ты уверен, что хочешь это узнать? — хитро прищурился он.
— Да, вполне, — не стал я особенно аргументировать свой вопрос.
— Что это был засекреченный эксперимент, тоже знаешь?
— Не знал бы, не спрашивал, — буркнул я.
— Хорошо, Петя, — вздохнул он, — пожалуй я тебе расскажу… не все, но как говорится, умному достаточно намека, а дурак и все целиком может не понять.
— Я рад, что вы меня в умные определили, — сказал я, реагируя на его лестные слова.
— Итак, 15 сентября 82 года, — продолжил он, — десять часов двадцать две минуты утра, секунд не помню уж, извини…
— Извиняю, — ответил я, но он пропустил это мимо ушей и продолжил.
— По инициативе одного из руководителей эксперимента, фамилию не буду называть, была изменена частота и увеличена мощность СВЧ-излучения, облучающего плазму с разрежением 10 в минус шестой степени Паскалей.
— И все? — перебил его я, — насколько я знаю, частоты и мощности там постоянно крутили во все стороны.
— А ты не перебивай, тогда узнаешь, — нахмурил брови он, — так вот, на такие запредельные значения СВЧ у них никогда еще не выходило. Далее что произошло, интересно?
— Конечно, — нетерпеливо заерзал я на стуле, — что спрашиваете.
— При выстреле сверхвысокого напряжения, рождающем СВЧ, как ты наверно тоже знаешь, побочным эффектом является сильное рентгеновское излучение, до 500, кажется, рентген на пике. Но оно очень непродолжительное.
— Знаю, — ответил я, — одного товарища как-то забыли в бункере и он попал под этот поток — и ничего, живой до сих пор.
— Да, Колганов его фамилия, — подтвердил Горлумд, — лауреат Ленинской премии между прочим. Но речь сейчас не про это…
— А про что?
— Про нейтринный поток, вот про что…
— Нейтрино же ни с чем не взаимодействует, — вытащил я из памяти такой факт, — и никак не может повлиять на окружающий мир.
— Вот и все так думали, — с каким-то сожалением на лице поведал мне он, — до 15 сентября… а потом перестали.
— То есть вы хотите сказать, что все, что приключилось со мной, это результат воздействия нейтрино?
— Ну не совсем все, — вздохнул Горлумд, — но многое.
— Так… — пробормотал я, — немного прояснилось. А что насчет параллельных миров?
— А вот это, дорогой Петя, — отрезал он, — я обсуждать не могу. Не имею права.
— Ну и на этом спасибо, добрый человек, — ответил я и собрался было уходить, но неожиданно вспомнил о еще одной непонятке, — может тогда объясните, почему ваш заместитель… ну да, тот самый… стоял тогда в кладовке, заваленный мешками со шмотками. И палец еще к губам прижимал.
— Аааа, — с трудом припомнил это Горлумд, — так он тогда еще не был моим заместителем.
— А кем он был? — спросил я, заранее впрочем зная ответ.
— Больным из второго отделения, — подтвердил мою догадку он, — обычный случай ротации кадров.
