Слуга Государев. Бунт - Денис Старый
Тело у меня тщедушное. Слабенькое. В прошлой жизни в молодости я был спортивным, поджарым, не чета нынешнему. Даст Бог, ну или какие силы, что даровали мне уже какую жизнь — исправлю положение. А то кости, обтянутые кожей, а не мужик.
— Верныя престолу и Отечеству стрельцы, помолясь за здоровье государя нашего Петра Алексеевича… — продолжил я диктовать.
Писарь — молодец. Хотя он и не писарь, а дьяк. Мне так удобно называть, а то дьяк в моем понимании — священнослужитель. А этот и есть писарь. И добрый, я ему диктую, а он еще и переводит мои странные слова на свой, современный канцелярский язык. Но все равно суть текста идет от меня. Другие могут, конечно, постоять рядом и поржать, но образования не хватает связать пару строк. Или еще чего не хватает. Может, осознания самой возможности обратиться на самый верх за правдой?
Словно только кричать в окружении толпы все и умеют. А вот ответить за себя лично, то нет… Тут «хатаскрайники», только не я, пусть кто-то иной! Собрались стрелецкие старшины, что в большой комнате с большим же столом, не протолкнуться. Стоят… Смотрят… Слушают.
— Согласныя вы, старшины, с тем, что написано? — спрашивал я, наблюдая над тем, как сверхэкономно, лишь капельку, растирает уксус на ладонях Никанор.
— Согласныя! — прозвучал нестройный мужской хор.
А как тут с самодеятельностью? Нет конкурса дарований и талантов между стрелецкими полками? А то мы бы хор организовали. Или шоу ложкарей? Ложками по ляжкам постучать — самое то для развлечения! Шучу, конечно. Но ситуация выглядела несколько комично.
— Дядька, ну ты меня убить хочешь! Налей на руки уксуса, убей микро… — все-таки нужно чаще сдерживаться в словах.
Ай, что говорю. Сейчас, только и рассказывать всем про вирусы… Так недолго и прозвище какое приобрести, созвучное с «пустозвоном».
— Давай, заканчивай! — нетерпеливо говорил я Никодиму.
Во дворе что-то происходило. Опять крики, вновь шум толпы и какие-то говоруны, надрывающие глотки.
— Дай я! — пришлось помогать дядьке завязать концы тряпицы.
Быстро, насколько только можно было с моим ранением, я облачился в рубаху, мокрую, застиранную от крови, но не отмытую, с кровавыми разводами, и вышел во двор.
— Да твою же мать! — тихо, чтобы другие не слышали, выругался я.
Толпа бурлила, кипела. Опять, словно начинать сначала. Вновь что-то стрельцам непонятно, возмущаются.
На телеге, словно Ленин на броневике, стояли два мужика, орали и жестикулировали.
— Говорю вам, стрельцы, убили Нарышкины Ивана Аляксеевича. Погубили отрока. Також извели и Петра. Все енто браты царицы, а головой злочинств тех стоит Матвеев Артамон. Он править хочет да стрельцов всех извести! — орали агитаторы.
— Приголубить петушков? — сбоку появился Прошка, казалось, что вездесущий.
Я не сразу понял, что имел в виду под «петушками» непоседливый стрелец. Но посмотрел на крикунов, а они и вправду были похожи своим поведением на петухов, стремящихся забраться повыше, чтобы прокукарекать погромче.
— Вот! Пущай слово держит Егор Иванович! — закричали стрельцы, увидев меня.
— А я слово держал… Я клялся на кресте, что Иван и Петр Алексеевичи — живые и здравствуют! А вы, православные, — я резко вскинул руку в сторону «петушков». — Крест поцелуете за то, что правду говорите? Да слово свое дадите? Али ежели живые они, так по десять рублев кажный дадите мне?
Я говорил это ровно, с издевкой. Так, как может говорить только человек, абсолютно уверенный в своей правоте. А вот крикуны замялись. Даже в будущем броски пустыми словами — осуждаемый вид спорта, за участие в нем и отхватить можно. А тут… Да еще с религиозным подтекстом…
— А ты откель ведаешь? — попытался один из «петушков» перевести на меня вопрос.
— Ведаю, на чем крест целовал! — горделиво выкрикнул я, а потом обратился к стрельцам. — А ну, братцы, хватай их!
Моментом двоих крикунов сбросили с телеги, и уже через минуту они оба стояли передо мной. Все ждали моих действий.
И что нужно сделать? Лидер, а я уже на пути становления таковым, должен не только говорить, а и защищаться, пусть и жестко, убивая своих врагов. Люди должны еще видеть, что я могу быть жестким, и что я в ипостаси ' в доску своего' только для тех, кто со мной. Кто же нет…
— Ха! — бью хуком справа в челюсть одного из крикунов.
И тут же, пока первый заваливается, уже с левой заряжаю второму. Рабочая у меня — правая. Так что один из крикунов остается на ногах. Ощущаю боль в костяшках кулака. А бил-то правильно, просто сил в этом теле, да ещё и раненом, не хватило.
— Кто послал? Говори! — закричал я.
— По Москве все бают… — сплевывая кровь, отвечал тот, что остался в сознании.
— А ну, браты, подай кто нож. Уши резать стану, опосля пальцы… — сказал я, протянул в сторону руку.
И… неожиданно сразу же ощутил на ладони холод от железного лезвия. Нашелся «доброжелатель» исполнительный. Люди хотят шоу. Так я дам им его!
Уж очень хотелось, чтобы здесь, в присутствии иных стрельцов, прозвучало имя заказчика. Видно же, что пожаловали профессиональные крикуны. Их смутило только требование клятвы в том, что говорят они правду. И до этого был один крикун, тоже присланный. Один ли существует центр рассылки «петушков»? Или работают конкурирующие «птицефабрики»?
— Да от Хованского мы… Как и иные от него же… Не режь ухо! — взмолился тот, что был в сознании, когда я уже сделал движение, якобы собираюсь отчекрыжить ему ухо.
— Так ты не ведаешь ни о Петре Алексеевиче, ни о брате егойном Иване? — спросил я, схватив за указательный палец крикуна.
Молчит… На меня смотрят все до единого стрельцы. Или я в их понятии решительный лидер, или…
— А-а-а! — закричал «петушок», и явно не от радости.
Когда ломают палец — это не доставляет удовольствия. Ну, если только с психикой все в порядке.
— Не ведаю я о Петре. Бают, что жив-живехонек, как и дурень-брат его Иван… — выкрикнул бедолага, а стрельцы зашептались.
Назвать «дурнем» царственную особу? Вот у меня и оправдание, в случае чего, почему я тут пальцы ломаю. Я честь и достоинство царевича отстаиваю. Так-то!
—
