Дальневосточный тупик. Русская военная эмиграция в Китае (1920 — конец 1940-х годов) - Сергей Викторович Смирнов
В 1944 — начале 1945 г. в эмигрантской прессе постоянно освещалась военная подготовка русских школьников и студентов, осуществлявшаяся под руководством Киовакай.
Несмотря на активную работу японской пропагандистской машины, ей не удалось добиться больших результатов в воспитании паназиатского патриотизма в сознании русской эмиграции. Как покажут события августа 1945 г., в последних боях «священной войны» японцы окажутся практически в полном одиночестве. Большая часть русской эмиграции встретит советские войска, вступившие в пределы Маньчжоу-го, как освободителей.
Что представляла собой русская военная эмиграция в Маньчжоу-го в конце Восточноазиатской войны?
Во-первых, существенно снизилась численность старшего поколения военных эмигрантов. За годы войны русский корпус кадровых военных сильно поредел. Согласно приводимым в «Харбинском времени» (с конца 1943 г. — газета «Время») некрологам (информация далеко не полная и освещающая в основном Харбин), в 1941–1945 гг. в Харбине и некоторых других населенных пунктах Маньчжоу-го скончалось 120 офицеров, главным образом кадровых. Среди них генералы Кислицин, Мациевский, Никитин, Сальников, Закржевский, Зуев, Левицкий, Меди и др. Формирующаяся новая военная эмиграция, представленная главным образом молодым русским офицерством, была малочисленна (немногим более 100 офицеров) и не консолидирована. Кроме того, большинство выпускников военного училища ДВСВ вряд ли могли считаться настоящими офицерами, поскольку получили в основном теоретическое образование и не имели опыта действительной военной службы. Нужно отметить, что процесс трансляции традиций и уклада Российской армии молодому поколению русской эмиграции был затруднен. Причинами чему являлись невысокий авторитет и формальный характер военных организаций, отсутствие единства военной эмиграции и полный крах «Белой идеи». К концу войны ДВСВ и ДВСК были отделены от административных структур[667] и превратились в организации взаимопомощи бывших военных.
Во-вторых, все попытки японской администрации в годы войны «военизировать» русскую молодежь имели совершенно обратный результат. Отношение к военной подготовке и действительной военной службе в среде молодой эмиграции в целом было негативным. Несколько лучше обстояла ситуация в казачьей среде, где к военной службе традиционно относились с уважением. Несмотря на то, что военную службу в отряде Асано и других русских воинских отрядах прошло около 2 тыс. молодых эмигрантов, имелось более 100 унтер-офицеров, считать этих людей надежной опорой «многонационального» государства Маньчжоу-го было нельзя. Мало для кого из русской молодежи Маньчжоу-го стало настоящей родиной.
В-третьих, к концу войны военная эмиграция превратилась в дезорганизованную и большей часть деморализованную массу, не помышлявшую ни о продолжении антисоветской борьбы, ни даже о бегстве. При этом нужно учитывать, что значительную часть бывших военных в Маньчжоу-го составляли пассивные антибольшевики, для которых принудительное вовлечение в политическую жизнь эмиграции стало настоящей трагедией, приведшей к распространению политической мимикрии, т. е. лишь внешнему соответствию предлагаемой поведенческой модели, что усугубляло внутри-личностный конфликт и стимулировало рост «перерожденческих» тенденций. Настроения, характерные для военной и вообще эмиграции середины 1945 г., хорошо передают дневниковые записи и художественные произведения этого периода. Бывший штабс-капитан, один из активных деятелей Монархического объединения, преподаватель отряда 345 В. А. Морозов в августе 1945 г. отверг возможность бегства в Северный Китай, заявив, что бежать больше некуда [РГАЛИ, ф. 1337, оп. 5, д. 12, л. 36]. Психологически тяжелое состояние русской эмиграции последних лет войны нашло яркое отражения в стихах А. Несмелова[668].
По-настоящему идейных борцов с коммунизмом оставались единицы. Отдельные русские офицеры, сотрудники эмигрантской администрации, полиции, РВО, ЯВМ, являвшиеся ранее активными антибольшевиками, установили связи с советской разведкой и работали теперь против японцев. В годы войны японской жандармерией по подозрению в связях с советской стороной были арестованы несколько начальников отделений БРЭМ, в частности, полковники В. С. Семенов[669] и А. М. Заалов. Семенов был расстрелян, а Заалов скончался сразу после ареста [Балмасов, 2007, с. 452–455; ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 15 746, л. 2–10]. Были ли они в самом деле советскими агентами остается неизвестным. Дело в том, что обвинение в работе на советскую разведку было излюбленным средством во внутренней борьбе эмигрантских «политических» группировок. Настоящие советские агенты, такие как войсковой старшина М. Н. Гордеев или М. А. Матковский, входившие в руководство Главного БРЭМ, до прихода советских войск оставались на своих местах, хотя и находились под подозрением. На советскую разведку работал командир Сунгарийского РВО полковник Смирнов, подполковник Наголян[670], и др. И даже те бывшие офицеры, кто не имел прямых связей с советской стороной, позитивно относились к приходу Красной армии и готовы были помочь ей в борьбе против японцев.
После военного поражения Германии скорый разгром Японии стал неизбежен. Следуя Ялтинским договоренностям с союзниками, советское правительство в июне 1945 г. начало переброску части своих войск на Дальний Восток для подготовки наступления на японские позиции в Маньчжурии и Корее. Японцы до последнего не желали верить в возможность развития такого варианта событий, указывая советскому руководству свою верность пакту о нейтралитете 1941 г., которую они сохранили даже в самые тяжелые для Советского Союза годы войны. Стремясь подчеркнуть свою лояльность к СССР и не дать лишнего повода для недовольства Москве, японские власти в Маньчжоу-го объявили о расформировании всех армейских и военизированных подразделений из русских эмигрантов, а также казачьих ополченческо-волонтерских структур. Даже деятельность разведшкол была приостановлена.
Приказ о расформировании РВО и отрядов горно-лесной полиции вышел 30 июня 1945 г. В течение июля полицейские отряды были распущены. Однако, не доверяя советской стороне, японцы, расформировав полицию, выдали предписание ее служащим оставаться на местах прежней дислокации, чтобы в случае начала войны быстро мобилизовать личный состав полицейских отрядов для борьбы с Красной армией. Часть военнослужащих РВО были демобилизованы, остальные сведены в трудовые дружины во главе с прежними командирами. В распоряжении трудовых дружин практически не осталось оружия, основная его часть была вывезена японцами из расположения гарнизонов. Трудовые дружины работали на сенозаготовках и заготовке бересты в районах станций Аньда, Сарту, Якеши, Хайлинь и Эхо. Ряд русских офицеров, главным образом из Ханьдаохэцзийского отряда, были прикомандированы к подразделениям ЯВМ.
Начавшаяся 9 августа 1945 г. советско-японская война получила освещение в эмигрантской прессе только 11 августа. В частности, в газете «Время» был размещен приказ военного министра Японии Анами, где говорилось, что Советский Союз вероломно напал на Японскую империю и Япония «полна решимости при любых затруднениях разгромить врага и выиграть эту священную войну за охрану Ниппонской империи». Дальше министр с самурайским хладнокровием заявлял: «Если придется есть траву, грызть землю или быть под открытым небом, то я уверен, что даже и при этих условиях среди смерти будет жизнь» [Время, 1945, 11 авг.].
Между тем, русские эмигранты совсем не горели желанием умирать за Великую Восточную Азию и японского императора. Попытки японских властей поднять на западной линии казаков
