Мой друг убил Кеннеди? История Ли Харви Освальда - Эрнст Петрович Титовец

Я сказал, что в это время я буду занят в медицинском институте и могу пропустить церемонию прощания на железнодорожном вокзале. Может оказаться, что мы видимся в последний раз. Алик понимающе кивнул.

Откровенно говоря, несмотря на то, что я был очень занят учебой, я мог уйти с лекций, чтобы проводить Алика и помочь ему с чемоданами… Выяснилось, что в этом не было необходимости – он мог обойтись и без дополнительной помощи2.

Признаюсь, меня всегда смущали суетливые сцены расставания с преувеличенной демонстрацией своего расположения и дружеских чувств, чего, казалось, требовала ситуация. Сейчас, глядя друг другу в глаза, мы просто взаимно пожали руки. Я ушел, держа под мышкой две подаренные книги.

В открытке, отправленной 24 мая, сразу по прибытии в Москву, Алик пишет: «Мне очень жаль, что я больше не видел тебя перед отъездом, но я зашел к тебе, а тебя не было»3.

В том коротком сообщении Алик как бы оправдывается и приносит извинение. Итак, Алик заскочил ко мне вечером 23 мая перед самым отъездом, чтобы снова повидаться на прощанье. Благо мы жили в нескольких минутах ходьбы от вокзала. Это была полностью его инициатива. Накануне я недвусмысленно дал Алику понять, что буду занят в институте. Должно быть, он зашел на всякий случай – действительно очень дружеский жест.

Но больше всего меня сначала озадачила, а затем и позабавила его запись в дневнике, с которой я ознакомился уже годы спустя: «Я до сих пор не сказал Эрику [Эрнсту Титовцу], который является моим самым старым знакомым, что мы едем в Штаты. Он в порядке, но я боюсь, что он слишком хороший член комсомола, поэтому я буду ждать до последней минуты»4.

Эта открытка и приведенная запись из дневника Освальда послужили источником информации для других авторов о нашем расставании и вообще о наших взаимоотношениях в целом. Приняв их содержание за чистую монету в отрыве от неизвестного им реального контекста, они пошли по пути вольного толкования событий в соответствии со своими преставлениями. Можно было бы вообще отмахнуться от всего этого, как и от тех многочисленных неточностей в отношении Освальда. Однако на этой открытке и дневниковой записи стоит остановиться: они проливают свет на особенности наших взаимоотношений и истинный характер моего американского друга.

Присцилла МакМиллан, автор книги «Марина и Ли», описывает следующую версию нашего расставания: «За день до их отъезда Алик пошел навестить Эрика Титовца. Он собирался сказать Эрику – в первый раз,– что уезжает. Эрика не было дома. Он узнал об отъезде своего друга только после того, как Освальды действительно уехали»5.

Я здесь только замечу, что за день до отъезда именно Эрик пришел к Алику на квартиру попрощаться, а не наоборот. Алик зашел на квартиру к Эрику в день своего отъезда.

Присцилла МакМиллан писала свою книгу со слов Марины много лет спустя после этих событий. Поскольку вышесказанное взято из воспоминаний Марины о событиях прошлых лет, возможно, Алик в хлопотах отъезда не упомянул своей жене о прощальном визите Эрика к ним домой накануне отъезда. Тем более что перед своим отъездом Алик и Марина прощались с очень многими.

Обратимся к версии Эдварда Эпштейна, автора книги «Хроника убийства», который пишет: «Его [Эрика Титовца] не было дома в тот день, когда они [Освальды] уехали. Вспомните, что Освальд написал в своем дневнике… что он намеревался ждать до последней минуты, чтобы сказать Титовцу, что он покидает Советский Союз. Очевидно, он так и не удосужился сказать ему об этом»6.

В своем «Историческом дневнике» объемом в дюжину страниц Алик выборочно упоминает имена и кратко освещает только самые важные события своей жизни в Советском Союзе. Почему в своей мартовской записи он считает нужным сообщить о таком, казалось бы, несущественном обстоятельстве, как ожидание до последнего момента, чтобы рассказать мне о своем возвращении в Штаты?

Для меня, как, впрочем, и для всех знакомых Алика и Марины, входивших в их ближнее окружение, с самого начала не было секретом, что они вот-вот уедут в США. Мы в какой-то мере были в курсе их перипетий, связанных с отъездом.

При всем этом Алик хочет убедить тех, кто будет читать его дневник, в том, что его «самый старый знакомый» ничего не знал о его возвращении в Соединенные Штаты. Любопытно также, что он пишет «знакомый», а не «друг», как бы дистанцируясь от меня.

Еще один любопытный момент. Освальд характеризует меня как слишком хорошего комсомольца. Он, безусловно, был прекрасно осведомлен о ситуации с комсомольской организацией в стране и членством в ней7. Как и подавляющее большинство советской молодежи, я был всего лишь рядовым комсомольцем и, строго говоря, не заслуживал характеристики слишком хорошего ее члена. Тема комсомольского движения никогда не возникала в наших беседах с Освальдом.

Зная характер Алика, единственным правдоподобным объяснением его записи может быть то, что он, скорее, хотел защитить меня, создав лояльный образ своего старого знакомого в глазах властей. Он не был наивным и понимал, что для комсомольца дружба с американцем, который не оценил страну социализма и покинул ее, может быть чревата негативными последствиями.

Своим письменным утверждением, что я ничего не знал об их отъезде в Америку, он снимал с меня всю ответственность также и за то, что я, следуя комсомольскому долгу, не попытался убедить комсомолку Марину Освальд не покидать советскую родину.

Мне представляется, как Алик лукаво улыбается, делая в своем дневнике эту запись обо мне. Он счел своим моральным долгом оказать мне таким образом посильную защиту на всякий случай – единственное, что он мог для меня сделать, покидая Страну Советов.

Часть VI

Освальд на родине

Глава 33. Корреспонденция с Америкой

Отправляясь в Россию, я следовал древней мудрости: «Ищи истину, и истина сделает тебя свободным». Возвратившись в США, я сделал ни больше и ни меньше, как выбрал наименьшее из двух зол.

Ли Харви Освальд

Май 1962-го – октябрь 1963 года

Откровенно говоря, когда я в последний раз виделся с Аликом и мы обещали друг другу, что будем обязательно переписываться, я думал, что