Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев
Во время его речи я делал записи и набросал несколько пунктов для ответа на самые серьёзные обвинения. Я не собирался молча проглотить их. Но Ельцин, обладавший безошибочной политической интуицией, почувствовал мои намерения. Закончив чтение подготовленного текста, он отодвинул бумаги в сторону и жестом не дал мне заговорить: «Подождите минуту. Я ещё не закончил».
И он заговорил о том, что, несмотря на некоторые трудности и ошибки, министерство иностранных дел справляется со своей работой не хуже, чем другие правительственные учреждения и что «президент поддерживает министра иностранных дел и его политику». Внезапно его тон изменился, и он разгорячился, как будто вступил в спор с невидимым оппонентом. Он убедительно говорил о необходимости продолжать радикальные реформы в стране, несмотря на огромные трудности первых десяти месяцев. «На предстоящем съезде народных депутатов мы можем ожидать попытку повернуть вспять политику реформ, попытку отправить правительство в отставку… Этого не должно произойти… Любой ценой министр иностранных дел должен быть сохранён, как минимум… Самое важное — защитить Гайдара».
Я убрал свои наброски в карман, поблагодарил президента за честь, оказанную министерству, и объявил в заседании перерыв.
Меня поразила направленность зачитанного им текста. Странно, но мне показалось, что его тоже. По пути к моему кабинету он попросил меня не принимать всё это близко к сердцу:
— Большая часть того, что я сказал, отражает распространённое мнение. Над некоторыми моментами стоит подумать, но не надо воспринимать всё буквально. Как я сказал, вы делаете здесь хорошую работу, а сейчас мы оба заслуживаем разговора в спокойной обстановке. Давайте посмотрим ваш кабинет.
Я принял его объяснение и стал рассказывать ему про здание, построенное в год, когда я родился, и где проработал шестнадцать лет, начав с должности младшего сотрудника. Ему захотелось посмотреть комнату, которую я делил с шестнадцатью другими служащими с 1974 по 1984 год. Когда мы вошли туда, в ней находилось столько же сотрудников. Хотя комната казалась достаточно просторной, в ней было тесно. Министерство иностранных дел России работало в таких же стеснённых условиях, как и МИД СССР.
Ельцин был удивлён, что дипломатам приходится работать в такой обстановке, ещё больше он поразился, когда узнал, как мало они получают. Мои друзья-реформаторы в министерстве финансов отказывались поднимать зарплаты дипломатам, даже когда я указывал им на более высокие оклады в министерствах обороны и безопасности. Ельцин спросил, почему при таких убогих зарплатах и условиях труда дипломаты всегда считались в Советском Союзе элитной группой.
Я пояснил, что советский дипломат, направленный на службу в западную страну, мог воспользоваться искусственным обменным курсом валюты и стать состоятельным по советским меркам человеком. За границей он мог купить за копейки какую-нибудь технику, например, музыкальную систему, и продать её в Москве за цену кооперативной квартиры. Это побуждало советских дипломатов оставаться в загранкомандировках как можно дольше. При этом, вынужденные на всём экономить, они испытывали чувство неполноценности. В результате восхищение Западом смешивалось в головах советских дипломатов с раздражением и даже ненавистью.
— Но это уже в прошлом, — сказал я. — А в новых экономических условиях подобные стимулы не работают. Ограниченная внутренняя конвертируемость рубля устранила разницу в цене на импортные товары за границей и внутри страны. Нам нужно обеспечить дипломатам достойную зарплату — или лучшие кадры уйдут в частный сектор. Нам не хватает денег на содержание действующих посольств, и нам остро необходимо финансирование для открытия новых, в постсоветских государствах. Мне не хотелось бы об этом говорить, но правительство нас не слушает. Мы рассчитываем на вашу помощь.
Он пообещал рассмотреть вопрос о финансировании, а затем добавил:
— Снаружи сталинская высотка всегда выглядела символом могущества, а внутри она скрывала унизительную реальность. Как советская внешняя политика и, по сути, почти всё в СССР!
Мы расстались в хороших отношениях. Он больше не упоминал о своей речи вплоть до мая 1995 года.
Позже я со своими помощниками внимательно перечитал текст выступления президента. Сначала мы предположили, что помощники президента написали речь, отразив свою собственную точку зрения, а Ельцин просто не вник в её суть. Это было возможно, но маловероятно: такое объяснение казалось слишком простым. Помощники не осмелились бы зайти так далеко по своей инициативе. Тем более что критические высказывания косвенным образом были направлены на президента в не меньшей степени, чем на меня. Именно он, президент, одобрял все внешне- и внутриполитические шаги — и его помощники знали об этом.
Я предположил, что президент хотел бросить кость «Гражданскому союзу» и его сторонникам во властных структурах. В таком случае возникал вопрос: он действительно собирается принести в жертву нашу внешнюю политику? Пока это были слова, но за ними могли последовать и дела. Владлен Сироткин, профессор Дипломатической академии, написал 26 мая 1992 года в тогда ещё либеральной «Независимой газете», что, в то время как МИД использует «дипломатию партнёрства» с Западом, два других российских государственных ведомства, имеющие собственные каналы связи с Кремлём, продвигают свою старую стратегию подрыва этого партнёрства. Этими «другими ведомствами» были служба внешней разведки и главное разведуправление министерства обороны. Их главной целью, написал Сироткин, «оставалось ослабление потенциального противника».
* * *
К осени 1992 года Юрий Скоков, с одной стороны, и так называемые «центристы» — с другой, подготовили почву для пересмотра российской внешней политики. Они полагали, что советская риторика, направленная против Запада, должна быть близка и понятна Ельцину. Президенту — по их мнению — легче поверить в знакомую всем советским
