Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть - Дэниел Ергин

В основе расхождений был механизм применения принципов равного дефицита и справедливой доли. Неарабская нефть направлялась в страны, на которые либо распространялось эмбарго, либо они считались нейтральными. Арабская же нефть шла в страны, включенные в список привилегированных. В конечном счете все пять крупнейших американских нефтяных компаний пришли к тому, что перераспределялась третья часть их нефти. В целом принцип равного дефицита применялся относительно эффективно. По данным о наличии энергоресурсов и темпах роста потребления нефти в период эмбарго, потери Японии составляли 17 %, Соединенных Штатов – 18 %, а Западной Европы – 16 %. Федеральная комиссия по энергетике впоследствии подготовила для подкомиссии сената по международным делам ретроспективный анализ работы неофициальной системы распределения. При рассмотрении всех факторов, говорилось в докладе, «трудно себе представить, чтобы при какой-либо иной схеме было достигнуто более справедливое распределение сокращенного объема поставок». И далее: компаниям «в период эмбарго приходилось принимать сложные и потенциально опасные политические решения, что выходило за рамки корпоративной сферы деятельности при обычных условиях». В докладе также отмечалось, что выполнение таких обязанностей в дальнейшем компаниям не представляется желательным[524].

Новые цены

В конце декабря 1973 г. в обстановке лихорадочного спроса на спотовом рынке нефти нефтяные министры стран ОПЕК собрались в Тегеране, чтобы обсудить вопрос объявленной цены. Возможный диапазон составлял от $23 за баррель, предложенных экономической комиссией ОПЕК, до $8, предложенных Саудовской Аравией. Саудовская Аравия опасалась, что такой внезапный скачок цен вызовет депрессию, которая затронет наряду со всеми остальными и ее. «Если вы покатитесь вниз, – сказал Ямани, имея в виду индустриальный мир, – то же самое произойдет и с нами». Ямани утверждал, что огромные цены на недавних аукционах не являются показателем реального состояния рынка, а скорее отражают тот факт, что торги происходят в разгар введенного в политических целях эмбарго и сокращения добычи. К тому же король Фейсал хотел выдержать «политический характер» эмбарго: оно не должно выглядеть как предлог для получения наибольшей прибыли. Все же перспектива того, что денежный доход только от одного-единственного товара повысится во много раз, могла, несомненно, приглушить чувство дискомфорта у экспортеров.

Наиболее агрессивно выступал Иран. Шаху наконец представился случай получить доход, который, как он считал, был необходим для финансирования его грандиозных планов. Иран требовал установить новую объявленную цену в размере $11,65, что означало бы $7 прибыли для правительства. У иранцев было и готовое обоснование. Цена основывалась не на размере спроса и предложения, а на «новой концепции» шаха – стоимости альтернативных энергоносителей: жидкого топлива и газа из угля и сланцев. Это была минимальная цена, необходимая для того, чтобы новые процессы были экономически выгодными, как сказал шах. В частной беседе он в качестве примера с гордостью приводил исследование по этому вопросу, проведенное для Ирана Артуром Литтлом. С предположениями Литтла согласились и многие нефтяные компании. На первый взгляд исследование говорило о серьезном анализе, но по сути дела в нем в лучшем случае выдвигались лишь предположения, поскольку из всех альтернативных процессов получения энергии в коммерческом плане функционировал только один – получение жидкого топлива из угля в Южной Африке. Главный советник Shell по Ближнему Востоку высказался следующим образом: «Альтернативный источник существует в требуемом объеме только в экономической теории, а не в реальности». Как и во время предыдущего периода нехватки нефти, ожидание чудес, которые могли творить горючие сланцы, было на самом деле химерой.

После длительных и бурных переговоров в Тегеране нефтяные министры согласились с мнением шаха. Новая цена составит $11,65. Это было повышение, чреватое многочисленными историческими последствиями. Объявленная цена поднялась с $1,80 в 1970 г. до $2,18 в 1971 г., в 1973 г. в середине года она составляла $2,90, в октябре – $5,12 и теперь, в конце декабря, – $11,65. Так, в результате двух повышений – в октябре и декабре – она выросла в четыре раза. «Индикатором» при новой объявленной цене стала саудовская сырая нефть Arabian Light. В соответствии с ней определялись цены на все другие сорта сырой нефти стран ОПЕК при дифференциации цен на основании качества (низкое или высокое содержание серы), трудностей и расходов по транспортировке на главные рынки. Указывая, что новая цена существенно ниже $17,04, предлагавшихся на недавнем иранском аукционе, шах величественно произнес, что она назначена исключительно из «благожелательности и великодушия».

В конце декабря Никсон направил шаху весьма эмоциональное личное послание. Подчеркивая «дестабилизирующие последствия» повышения цены и «катастрофические проблемы», которые оно создаст в мировой экономике, он просил пересмотреть решение. «Такое резкое повышение цены крайне безосновательно в то время, когда поставки нефти искусственно ограничены», – писал президент. Ответ шаха был краток и категоричен: «Мы понимаем значение этого источника энергии для процветания и стабильности мировой экономики. Но мы также знаем, что через 30 лет этот источник богатства, возможно, перестанет для нас существовать».

Теперь шах выступал уже в новой роли: он принял позу благодетеля, рассуждавшего на темы мировой экономики. «Ведь нефть – это фактически благородный продукт, – заявил он. – Мы, не задумываясь, сжигали ее для обогрева домов или даже получения электроэнергии, когда это столь легко может делать уголь. Зачем изничтожать этот благородный продукт в ближайшие, скажем, 30 лет, когда в недрах земли остаются невостребованными триллионы тонн угля». Шах был склонен выступать и с морализаторских позиций по отношению к мировой цивилизации. У него было что посоветовать промышленно развитым странам: «Им придется понять, что эра их замечательного прогресса и даже еще более замечательных доходов и богатства, основанных на дешевой нефти, закончилась. Им придется искать новые источники энергии и в конечном счете затянуть пояса. В конце концов, всем этим детям богатых семейств, которые едят досыта за завтраком, обедом и ужином, имеют свои машины и ведут себя почти как террористы, бросая бомбы там и сям, придется пересмотреть эти стороны жизни передового индустриального мира. И им придется усердно работать….Вашим юношам и девушкам, которые получают баснословные деньги от своих отцов, придется подумать и о том, что они должны как-то зарабатывать себе на жизнь». Этот высокий пафос в период острейшего дефицита и скачка цен дорого обойдется шаху через несколько лет, когда ему отчаянно понадобятся друзья[525].

Напряженность между союзниками

Эмбарго было прежде всего политическим актом, в котором использовались преимущества экономической ситуации, и оно вызвало политический отклик на трех взаимосвязанных фронтах: между Израилем и его арабскими соседями, между Америкой и ее союзниками, между промышленно развитыми странами, в частности США, и арабскими экспортерами нефти.

На первом фронте в центре водоворота политических событий стоял Киссинджер. Он стремился воспользоваться преимуществами новой реальности, созданной войной: Израиль в значительной степени утратил уверенность в своих силах, в то время как арабы,