Дневник. 1941-1943 - Александр Мелентьевич Волков

Домой вернулся после трех часов. Вечером читал Диккенса.

17. С утра был в Ин[ститу]те, ничего и никого! Но пришли милиционеры опечатывать здание и устанавливать охрану. Из Ин[ститу]та поехал в ССП, узнать нет ли там какой-нибудь возможности уехать (кстати, накануне я звонил туда и получил ответ: «Ничего у нас нет, никакой эвакуации!», что оказалось дикой и нахальной ложью, т.к. в это время Правление ССП и близкие к нему писатели удирали, позорно бросив на произвол судьбы всех остальных литер[атурных] рядовых и даже некоторых «генералов» — Мариэтту Шагинян, Ляшко, но об этом позже.)

Приехав в ССП, я узнал об этом бегстве. В Союзе была пустота, я встретил там Дмитриева К. П, Ковынева Б. К. Решили организовать инициат[ивную] группу и хлопотать об эвакуации. Начали звонить в НКПС «благодетелям», но ничего не вышло, да и не могло выйти, эти организации уже не распоряжались вагонами.

Безрезульт[атно] звонили до вечера, но Ковынев узнал, что этим же занят драматург А.Г. Глебов, человек деловой, настойчивый и с большими связями. Мы пошли к нему и я предложил стать его помощником. Выявилась такая группа: Глебов, Волков, Эфрос, Ляшко, Бóлихов (зав[едующий] секрет. частью ССП). Начали звонить в высшие инстанции, в СНК, куда уже обращался Глебов, и даже ходил в Кремль, и там ему обещали содействие.

В 5 часов вечера приехал с фронта В.П. Ставский. Когда он узнал о положении, то очень возмутился, что столько писателей осталось в Москве. Он позвонил зам[естителю] предс[едателя] СНК СССР Косыгину и просил дать 2 вагона (я к этому времени составил список, который подписал Ставский: 70 членов ССП и вообще писателей, а с семьями около 150).

Косыгин предложил обратиться к его секретарю Кузьмину, и тот обещал дать ответ через два часа. Но и в 7 и в 8 и в 11 часов никакого ответа не было и даже на телефонные звонки никто не отвечал. В 11 часов мне пришлось итти домой пешком через Москву, под обстрелом зениток, и, кажется, моросил мелкий дождь (впрочем, точно не помню, знаю, что были лужи). Дома меня уже успели похоронить (я не догадался позвонить Верочке в аптеку), Галюська встретила меня в истерике, т.к. я ушел {из} дому еще утром.

Я им сообщил о том, что есть вероятность эвакуации и опять начались лихорадочные сборы и упаковка всего, что было распаковано. Укладывались до 4 часов утра, а в 6 я уже встал, поел и поехал в ССП.

18. В Союзе снова началась кипучая организац[ионная] работа — звонили весь день, а никак не могли добиться ответа — никто в СНК не подходил к телефону.

В 5 часов я позвонил секретарше Косыгина и просил ее сообщить ему, что его распоряжение не выполняется, что Панфилов (другой зам[еститель] пред[седателя] СНК СССР, с которым я говорил утром и который обещал дать ответ по телефону в течение дня) ответа не дал. Перед тем, как я все это начал докладывать (очень взволнованно, конечно), она сказала: «Подождите минутку!» и очевидно в это время вторую трубку взял сам Панфилов. Раздался мужской голос: «Это все мы учтем, составьте докладную записку, мы вас вызовем в Кремль» (я ему говорил и о том, что Правление ССП сбежало).

Все время шло составление списков, обзванивание по телефону, распределение по направлениям (Ташкент, Казань). Глебов — замечат[ельный] организатор, очень симпатичн[ый] человек. Работал до ночи, в ССП и переночевал.

19. Домой вернулся из Союза в шесть утра. Укладка шла полным ходом, много вещей уже было уложено. Побрился, поел и снова отправился в ССП. Там опять кипучка до самого вечера. Надежды на вагоны все же казались сомнительными и у нас с работником Литфонда Арием Давидовичем Ротницким родилась мысль создать группу человек в двадцать — такие группы устраивает в поезда уполном[оченный] СНК на Казанском вокзале Болдырев.

Я отнес в Кремль нашу заявку на вагоны, туда же по телефону был передан список эвакуируемых. Дело повидимому налаживается. Часов в 9 вечера, а может быть и позже получилась долгожданная весть: СНК дал три теплушки на Ташкент! Отправка 20 окт[ября] с 3 до 6 вечера на Павелецком вокзале. Домой я решил не ходить, но часов в 10 позвонил Розов, я его просил пойти к нашим и сообщить им о времени и месте отправки.

Итак — появилась надежда! Начали составлять точный список эвакуируемых в Ташкент. Я был записан туда первым и назначен комендантом одного из вагонов.

В 9 часов вечера (с предварит[ельным] об'явлением) передавалось постановление Комитета Государ[ственной] Обороны. Как у нас всех (сужу по себе) билось сердце, когда мы начинали его слушать. Думалось, что об'явят такое: «Всех мужчин от 16 до 60 лет мобилизовать...» и т.п. Но, к счастью, оказалось не то. Речь шла об установлении порядка, в Москве введено осадное положение, мародеров приказано расстреливать на месте.

В эту ночь я спал часа 3, а вообще за все 3 ночи часов 7–8 и ничего! Голова свежа, самочувствие нормальное.

Вечером 19 снова приезжал Ставский и был в клубе писателей. Он снова звонил в Кремль и, очевидно, ускорил решение. В интимной беседе с двумя-тремя из нас Ставский обязательно советовал уезжать. «Москва продержится еще две-три недели», — говорил он. «Если бы у нас на Московском участке фронта было 300 танков, мы погнали бы немцев ко всем чертям... Но их нет...».

Из разговоров Ставского вытекало, что опасность, нависшая над Москвой, неотвратима.

20. В 5 часов утра позвонил Арий Давидович Ротницкий. Мы с ним договорились, что он достанет машину и мы поедем на вокзал, разгрузимся, оставим семьи, потом он направится в ССП, а я на вокзале организую прием приезжающих писателей. После этого я направился домой, но к несчастью, прождал 45 минут трамвая, оказывается, по новому распоряжению они ходят только с 6 утра. Доехал на метро и был дома в полседьмого. Информировал Галюську о том, что будет машина, вытащил массу книг и велел их упаковать, т.к. явилась возможность взять их с собой. Я завязал пару тюков, остальные предложил устраивать к 10 часам.

Поспешно помчался в ССП и был там уже в 8 часов. Договорился с Глебовым и Эфросом, что мы едем на вокзал раньше всех, как наметили. В 9 утра Ротницкий позвонил: «Выезжайте, есть машина!» Я опять