журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин
„ С почтением, похоронное бюро „Румынская доля".
11-го сентября. Совместно со Львом Длигачем и Александром Ивичем Л. Лагин составляет обширную „Приходно-расходную книжку фашистского генерала:
„1.1Х.41 г. Пришли две дивизии наших войск.
3.IX.41 г. Обе дивизии израсходованы полностью."
14-го сентября. Л. Лагин и Л. Длигач публикуют письма в „обработке Геббельса" и помещают телеграмму:
„Срочная из Рима, Итальянской обл., гитлеровской вотчины. Командующему Одесским фронтом Румынской королевской армии.
Подтвердите. Правда ли, что из Одессы стреляют?
Удиралиссимус Драпалини."
18-го сентября. Технические обозреватели Л. Лагин и П. Панченко сообщают:
„В связи с тем, что советскими и английскими бомбардировщиками разрушен ряд немецких электростанций, в германском министерстве народного хозяйства срочно разрабатывается проект строительства гидроэлектростанций, основанных на использовании воды из геббельсовских статей.
Специальные фильтры будут очищать воду от нечистот."
28-го сентября. Фашисты подошли к Перекопу. Для господ генералов, офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов германской армии советский политработник (поп — по-нынешнему!) майор Лагин составляет санитарнокурортную справку:
„Крым — место курортное. Голубое море, чистый воздух, виноград, фрукты, горы — все это бесспорно обладает выдающимися целебными свойствами.
Наиболее действенные лечебные процедуры, предлагаемые советскими бойцами фашистским бандитам:
1. Ванны: а) холодная, б) грязевая (Сивашская).
2. Уколы (штыковые).
3. Горячие припарки (артиллерийские).
4. Свинцовые примочки из первоклассных советских пуль.
5. Массаж прикладом...
Возможны варианты!"
Это работа только за один месяц войны. Я не учел еще здесь многочисленные подписи под сатирическими рисунками Леонида Сойфертиса и Константина Дорохова, не учел и лагинские псевдонимы.
„Рында" на страницах „Красного черноморца" станет рабочим местом политработника Лагина. Под „Рындой" он и напечатает свою первую военную сказку „Шел трепач", — случилось это 23 октября 1941 года.
Забегая вперед, скажу, когда Лазарь Лагин подарил мне свои „Обидные сказки", выпущенные журналом „Крокодил" в 1959 году, на одной из сказок — „Испекла бабка пирог" — он написал: „Опубликована в „Кр. черноморце" во время обороны". Но я не смог обнаружить ее в газете. Возможно, писатель ошибся. Зато на страницах „Красного черноморца" было напечатано множество других сказок: „Страхи-ужасы", в двух номерах публиковалась сказка „Чудо-бабка и волшебное зеркальце", в четырех — „Крымские приключения барона Фанфарона"...
Как бы я ни готовился к встрече с Лагиным, но надо признаться, шел я к нему с душевным трепетом. Как там ни крути, а шел я к „отцу“, — он же и мать! — прославленного во всех странах света джинна Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба. Во мне, взрослевшем на лагинской волшебной сказке, продолжал жить мальчишка. „А вдруг и правда Хоттабыч живет в квартире писателя!?“ Вдруг я не понравлюсь этому джинну, который сам заявил о себе:
„Я могущественный и неустрашимый дух, и нет в мире такого волшебства, которое было бы мне не по силам... Назови мое имя первому попавшемуся ифриту, или джинну, что одно и то же, и ты увидишь, как он задрожит мелкой дрожью и слюна в его рту пересохнет от страха.“
Страшно-то как! Вдруг выдернет этот „неустрашимый дух“ пару волосков из своей бороды, произнесет над ними магическое слово, и я повисну на люстре, или вылечу в форточку и буду летать по улице Черняховского, — там живет писатель! — пугая прохожих. Бр-р...
А, может, и сам писатель чем-то похож на своего героя? Ведь сказал же Флобер:. „Эмма Бовари — это я!“
— Какой он из себя, писатель Лагин? — поинтересовался я у севастопольского поэта Афанасия Красовского перед отъездом в Москву.
Поэт Афанасий Красовский, — бывший штатный репортер „Красного черноморца" — часто встречался с Лагиным во время войны. Да и как было не встречаться: сотрудничали вместе в „Рынде“. А к более поздним очеркам Л. Лагина А. Красовский, как фоторепортер, давал снимки.
— Лагин-то? Это, брат, сила-мужик! Я, тогда еще молоденький морячок-корреспондент, глядел на него как на бога. Еще бы, ведь он был автором волшебной повести, которую читали в окопах Севастополя. И, когда он появлялся на огневых позициях, вслед ему неслось с уважением: „Смотрите, Хоттабыч идет!"
Здоровый он был, крупный. Брови кустистые нависают над пронзительными глазами. Одним словом, обличьем похож на поэта Владимира Луговского... Встречался с Луговским? Он недавно побывал в Севастополе!
— Но у Луговского не было бороды!
— А кто тебе сказал, что у Лагина борода? Может, только сейчас завел для солидности, которой ему не занимать...
Почему-то портретов зрелого Лагина публиковалось мало. Во всяком случае, мне они не попадались. Все больше, — дружеские шаржи. В „Обидных сказках“ Ю. Ганф нарисовал его довольно молодым человеком с черными прилизанными волосами и с неизменной трубкой во рту, но без бороды. А. Н. Лисогорский в „Литературной газете" „приклеил" ему бороду, кончик которой покоился в кувшине. В том самом кувшине, из которого, согласно достоверным источникам, появился на свет божий старик Хоттабыч. ..
Двери мне открыл пожилой, очень пожилой человек. Я на минуточку выпустил из виду, что Лагину уже за семьдесят, и продолжал думать о нем, как о тридцативосьмилетнем, — таким он был в дни обороны Севастополя. Пышной шевелюры, — мечта севастопольских связисток! — и в помине не было, — лысина! И бороды не было. Я, как и шаржист Лисогорский, „прилепил" бороду Хоттабыча его „отцу".
— Проходите. Садитесь. Отдыхайте. Здравствуйте. Из самого Севастополя?
— Из самого, самого, что у самого Черного моря.
Лагин вздохнул:
— Се-вас-то-поль... Там я еще мог по горам лазить.
— Могли, — подтвердил я, — не только лазить по горам, но и бегать, перепрыгивая огромные горные расщелины.
— Откуда вы знаете?
— А мне художник Сойфертис рассказал.
С Леонидом Сойфертисом я встретился за день до встречи с Лагиным, и он мне рассказал, как вместе с Лагиным побывал в Балаклаве, в военной сражающейся Балаклаве, в старых генуэзских башнях, где в 1941—1942 годах занимал оборону Сводный пограничный полк.
— Точно. Мне довелось бывать у пограничников много раз. А с художником Леней Сойфертисом мы были в Балаклаве в самые трагические дни, последние дни обороны города, в июне 1942 года.
— И об этом мне рассказывал Леонид Владимирович. Он еще сказал, что вы тогда сочинили надпись: „С миру по нитке — Гитлеру петля!“
— Было, было такое дело. А Леонид Владимирович... Тогда просто Леня, через проем, выбитый снарядом, взобрался на второй
