Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова
На широком имеющемся материале можно было бы показать, что в России до 1918 года пятиконечная звезда могла использоваться как символ рождественской. В подавляющем большинстве просмотренных нами лубков XIX века, изображающих Рождество Христово и поклонение волхвов, звезда шестиконечная, с хвостом кометы в виде пучка света (или нескольких пучков). Меньше восьмиконечных и семиконечных[779], еще меньше пятиконечных и четырехконечных. Встречается также изображение звезды с неисчислимыми лучами.
На рождественских открытках начала XX века пятиконечная звезда (как и в иллюстрациях к рождественским стихам и рассказам) встречается нередко. Подобная открытка, возможно, была одним из впечатлений, ставших строительным материалом для картины с засыпающим часовым в «Белой гвардии».
Четырехлучевая звезда — символ путеводности (света во мраке ночи) — по форме связана с крестом и «усвоена в основном христианством»[780]. В связи с такой крестоподобной звездой находится и звездица, один из предметов, употребляемых при совершении православной литургии[781]. Приведем две первые строфы из двенадцатистрочного стихотворения Тютчева (1866):
Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?
Ужель навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?[782]
Представление о путеводной, светящейся во мраке ночи (если только не скрытой «за туманом») звезде, ведающей именно судьбой России, имеет своим подтекстом «православный русский крест» (см. далее), а также и представление о «русском Боге»[783].
Крест несколько веков мирно соседствовал в России со звездой. В стихотворной сказке «Конек-Горбунок» П. П. Ершова (1834), «слово в слово» взятой, по словам автора, из уст сибирских рассказчиков, читаем:
Все столбы те золотые,
Хитро в змейки завитые;
На верхушке три звезды;
<…>
А на тереме из звезд
Православный русский крест.
Архетипический оттенок наследия арабского Востока, дошедшего до России через Византию («хитро в змейки завитые») ощутим в этом «звездном» декоруме.
Заманчиво представлять соотношение этих двух символов как замену креста звездой. В этом ключе выстроена, например, работа А. А. Кораблева «Звезда и крест серебряного века», где тезисы автора относительно вполне непосредственной связи древнейших символических фигур с развитием общественных идей в России либо постулируются, либо вводятся в виде неопределенного предположения, к которому читателя призывают присоединиться. Но, конечно, нельзя не согласиться с самоочевидными для конца XX века (но в начале 20-х ставшими очевидными лишь для наиболее проницательных наблюдателей) утверждениями относительно того, что «на рубеже XIX–XX веков (мы бы перенесли дату на несколько более позднее время. — М. Ч.) произошло какое-то действительно исключительное событие, сопоставимое по своей важности разве что с возникновением Христианства; во-вторых, символом этого зародившегося нового явилась пятиконечная Звезда; в-третьих, отношения двух этих мировосприятий „драматичны и едва ли могут быть определены однозначно“»[784].
Вернемся еще раз к «Белой гвардии», к знаменитому финалу (как теперь стало известно, сформированному уже в 1925 году и оставленному почти в неприкосновенности спустя четыре года). Это — авторское видение небосвода, отличное от мировидения часового-красноармейца, одного из новообращенных.
«Снаружи ночь расцветала и расцветала. Во второй половине ее вся тяжелая синева, занавесь Бога, облекающего мир, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на занавеси[785] отдельными трепещущими огнями и целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную и мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла — слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.
Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Звезды будут также неизменны, так же трепетны и прекрасны. Нет ни одного человека на земле, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим мира, не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»[786]
Здесь крест и звезда соположены в гармонии[787].
Напомним о полисемантичности звезд в разных контекстах Библии (во всех приводимых ниже цитатах из Библии курсив наш. — М. Ч.).
«При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (Иов 38: 7).
«…как сосуды глиняные, они сокрушатся, как и Я получил власть от Отца Моего; И дам ему звезду утреннюю» (Откр 2: 27–28); «…Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» (Откр 22: 16).
«…и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте, доколе не начнет рассветать день и не взойдет утренняя звезда…» (2 Пет 1: 19).
Заметим, однако, что Венера — «утренняя звезда» (планета), именуемая денницей, упоминается в Библии и в противоположном смысле:
«Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы.
А говорил в сердце своем: „взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера;
Взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему“.
Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней. <…> ибо ты разорил землю твою, убил народ твой; во веки не помянется племя злодеев» (Ис 14: 12–15, 20).
Один из комментаторов Библии пишет: «Стихи 12–14, по-видимому, имеют в виду сатану, который, будучи князем мировой системы <…>, является реальным, хотя и невидимым, правителем сменяющих одна другую мировых держав <…>. Люцифером („денницей“ — утренней звездой) не может быть никто другой, как диавол»[788].
В этом ключе как по меньшей мере втором из возможных должно быть прочтено и перемигивание в финале романа играющей Венеры с «ответной» пятиконечной звездой на груди часового.
Роман Булгакова обнаруживает и демонстрирует, как с самого начала красная звезда не была только эмблемой и даже простым символом[789]; значение ее, во-первых, накладывалось на звезды небесные, издавна ведающие судьбой человека, во-вторых, — на звезду-проводник, звезду путеводную, которой и была Вифлеемская.
Поучение апостола Петра, призывающего обращаться к пророческому слову, «как к светильнику, сияющему в темном месте, доколе не начнет рассветать день и не взойдет утренняя звезда в сердцах ваших…» (2 Пет, 1: 19),
