Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева
Шкуринцы пробыли в Кисловодске всего лишь несколько дней. Большевики вернулись с новыми силами, и шкуринцам пришлось отступать. Многие жители уходили с ними, и мы также. Все торопились, бежали, захватив с собой самое необходимое, а некоторые совсем без вещей. Офицеры и казаки ехали на телегах, но генерал Шкуро приказал им слезть и посадить детей и женщин. Когда мы отъехали от Кисловодска, большевики начали нас обстреливать, но ни в кого не попали, потому что снаряды были плохие и не разрывались.
С обозом мы доехали до ст<аницы> Баталпашинской, а из Батал<пашинской> по железной дороге в Екатеринодар. В Екатеринодаре в то время не было большевиков, а была Добровольческая армия. Из Екатеринодара мы бежали в Грузию, из Грузии в Турцию, в Трапезунд, а оттуда в Константинополь, где я поступила на Проти в B<ritish> S<chool> <for> R<ussian> G<irls>[146].
Харабуга В.
В 1917 году я жила в городе Бердянске. Когда с вечерней газетой пришло известие о свержении царя. Мне тогда исполнилось 7 лет. Я смутно понимала, что значит революция, мне было странно, что мама работает, что папа на фронте. Я тогда училась в старшем приготовительном классе. Затем в Бердянск приехала женская Замосская гимназия. Я поступила в 1 класс. Брат мой тогда учился в казенной городской гимназии. Тогда уже не было помещений, и он ходил учиться после обеда. Однажды я сидела в комнате и учила уроки. Вдруг на дворе раздался гром. Я удивилась, так как погода была ясная. Другой, третий удар, и все слилось в протяжный гул. Я очень испугалась, да к тому же мамы не было дома. Я встала перед иконой и стала молиться Богу. Наконец пришла мама. Меня поразило спокойное выражение, царившее на ее лице. Так как я очень боялась, то мама меня отвела в погреб, где сидели уже многие. Это большевики бомбардировали город. Нашим пришлось отступить. Много домов разрушили бомбы, много ям вырыли они, много людей убили.
До большевиков приходили немцы, и потому везде распространился немецкий язык. Большевики пробыли недолго. Добровольцы, собрав новые силы, двинулись снова на город и завоевали его.
Учиться было трудно, потому что при красноармейцах писали без Ь и Ъ, а при добровольцах с Ь и Ъ. Затем пришли махновцы. Наши долго защищались, но пришлось отступить.
Два парохода отъехали, но уехали не все. Остался только маленький катер, и на этот катер погрузилось 200 человек. Катер отошел и не успел повернуть, как перевернулся; не спасся никто. Многие, которые не успели сесть на пароход, застрелились, становясь так, чтобы упасть в море. Впоследствии эти трупы выбрасывались на берег – синие, вздутые, опухшие. Я их не видела, но мама видала. Это было ужасное зрелище. От одних рассказов становилось жутко.
Брат мой тогда учился в гимназии, но не в этом городе. Многие ораторы умели так захватывающе говорить, что водили за собой толпы. Я помню, Махно говорил речь о свободе, и уже уехал он, только пыль по дороге видна, а толпа все стояла, смотря вдаль и шепча: «Батька наш, батька Махно». Потом пришли зеленые, потом петлюровцы, но всех выгнали большевики.
Приехал папа, и мы уехали в Керчь. Там мой папа поступил на этап № 29. Я училась в 1 классе гимназии. Меня хотели отдать в институт, но я не хотела.
Пришла весть, что нужно уезжать за границу. Все очень опечалились, мне тогда было 9 лет. Мама все не хотела оставлять родины, но в конце концов поехали. Ехали мы одну неделю, но стояли тоже одну неделю. Папа нанял лодку, и мы высадились на берег. Мы поехали в Эренкей, потом в Кадикей, потом в Константинополь. Я поступила в гимназию Всер<оссийского> союз<а> городов.
Гимназия поехала в Болгарию, и я тоже поехала. Я там пробыла больше года. Потом я вернулась в Константинополь, потом пробыла несколько месяцев дома, а потом поступила в гимназию на острове Проти, где я встретила Магнитских, которых я знала 6 лет тому назад в Бердянске. Я училась с младшей Магнитской в одном классе и сидела на одной с ней парте. И встретила еще многих знакомых девочек.
Морозова Е.
В 1917 году я жила в городе Гурьев на Урале. Мне было 7 лет. Папа поехал в Екатеринодар по какому-то важному делу, потом папа вызвал маму. Мама, оставив нас на руках бабушки и няни, уехала. Через 2 недели пошли слухи, что началась революция; нас никуда не пускали. В один день бабушка получила от мамы письмо, мама звала нас к себе. Бабушка позвала меня и моих маленьких сестер и брата и сказала нам, что мы уезжаем; я была очень рада, потому что я очень хотела путешествовать. Через неделю мы собрались и уехали. Сначала мы сели на барку и поехали к шхуне «Меридиан N 3». Вечером мы тронулись. Вначале шхуна шла хорошо, но потом стало покачивать и наконец, когда мы стали подходить к Петровску, качало все сильней и сильней, волны обдавали брызгами окошки, и иногда обдавало брызгами всю палубу. Мне было очень страшно, но я не боялась морской болезни. Вечером, когда стала стихать качка, шхуна вошла в бухту Петровска. Переночевали на шхуне. На другой день тетя Маня нашла квартиру, и мы переехали. Петровск произвел на меня не очень-то хорошее впечатление.
Бабушка получила письмо от папочки и сказала, что нас ждут папа и мама. Мы собрали все свои вещи и пошли на вокзал. Ждали поезда до двенадцати часов ночи; хотелось спать. Наконец подошел поезд, и мы сели в вагон; раздался третий звонок, и поезд тронулся. Я смотрела на удаляющуюся станцию и думала о том, что я первый раз ехала на поезде. Мы проезжали мимо сожженных селений, поездов, которые потерпели крушение, видели кости людей около вагонов. Я прислушивалась к разговорам старших (я была и буду очень любопытной) и узнала, что тут были чеченцы. Вечером я так боялась, что мне снились все время чеченцы, что за нами гонятся, убивают нас, и я проснулась утром вся в холодном поту.
Мы остановились на станции Тихорецк. Там мы встретили папочку. Папа сказал нам, что он пока не может нас взять, потому что у мамы началась лихорадка и <надо> перевозить на другую квартиру, а то первая очень маленькая. Папа нашел в Тихорецке временную квартиру и перевез нас туда, а вечером он
