По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич
– Почему именно в «Елисеевский»? – удивилась Валя.
– Потому что Илюша посоветовал. Он категорически предостерег от обычных магазинов или киосков, в которых продают липовую водку и липовую икру. Так что, если есть деньги, покупать надо все в «Елисеевском». А у нас деньги есть.
Подойдя к спуску в метро, мы обратили внимание на пожилую женщину, державшую в вытянутой руке стакан сметаны. Уже в который раз сегодня на меня накатила тоска, а Валя уже в который раз сжала мне руку. Зайдя в метро, мы окунулись в ту же атмосферу, что оставили много лет назад. Те же сверкающие мрамором и чистотой, вылизанные станции. Подходящие каждые несколько минут почти бесшумные голубые вагоны. Как-то американский консервативный радиокомментатор Боб Грант сказал, что в Советском Союзе самое лучшее – под землей. Он имел в виду метро. Только мы спустились по эскалатору, как подошел поезд. Остановившись, он открыл свои двери, и из них наружу вырвались равнодушные ко всему пассажиры и как тараканы разбежались по платформе. Мы вышли из метро на станции «Площадь Восстания», с которой было связано мое детство.
Перед нами устремился вдаль наш любимый Невский проспект. Но то, что мы увидели сейчас, был изуродованный Невский. Пересекая его, висели транспаранты с совершенно идиотскими рекламами. Меня рассмешила особенно одна двустрочная: «Хотите отмыть не только посуду, но и душу? BUY GE DISHWASHER! Только в магазинах KISILEV&SON». Прямо у выхода из метро стоял раскидной столик, на котором рядом с несколькими томиками стихов соседствовали дешевые книги в бумажных обложках, на которых красовались полуобнаженные девицы или крутые мужики с пистолетами в руках. Когда мы подходили к Пушкинской улице, нас обступили цыгане и стали просить деньги. Они угомонились только когда я матом послал их подальше. На углу Невского и Марата стоял ярко-желтый киоск американских шоколадных батончиков «MARS». Я обратил внимание на большое количество невероятно красивых и очень похожих друг на друга девушек, в основном блондинок. Стройные, с длиннущими ногами, в мини юбках. В наше время ничего подобного не было. Все они были явно приезжими и, скорее всего, из Сибири. Вот и сейчас они проходили мимо нас стайками, улыбающиеся, счастливые, наслаждающиеся праздником своей жизни. Около Сергеевского дворца, мешая переходу на Аничкин мост, собралась группа забастовщиков с плакатами, требующими снижения цен. Под Садовой улицей появился подземный переход. На спуске к переходу стояли понурые, плохо одетые люди, в основном пожилые мужчины и женщины, предлагающие различные атрибуты одежды, всевозможные овощи, видимо, со своих огородов, и даже щенков и котят. У Казанского собора собралась небольшая толпа, перед которой тощий мужик с большой, окладистой бородой, размахивая руками, убеждал, что евреи разворовывают страну, что Ельцин сам еврей и настоящая его фамилия – Ельцович. Рядом с «Елисеевским» стояли несколько пожилых женщин с советским флагом и транспарантом, на котором большими красными буквами немного кривовато было выведено, что США лишили Россию пенсий. А через пару кварталов подвыпившие парни держали плакат: «Капитализм, прости нас за все и спаси». Я все это так подробно описываю, потому что все нами увиденное сейчас на Невском в наше время было просто невозможно.
В «Елисеевском» мы взяли пару баночек красной икры, сырокопченную колбасу, французский сыр и две бутылки французской водки «Grey Goose». Все это мы разделили на два пакета. Валя взяла один для своих, я второй – для Румянцевых. На станции метро «Канал Грибоедова» мы разошлись: Валя поехала к Любаше на Петроградскую, где мы жили до эмиграции, я – к Стасу на станцию метро «Проспект Просвещения». Мы с ним договорились встретиться на улице у входа в метро, но, уже поднимаясь по эскалатору, я увидел его до боли знакомую и родную фигуру. Он стоял наверху, пристально вглядываясь в лица поднимающихся по эскалатору людей. Увидев меня, он радостно замахал руками. Поднявшись, я тут же оказался в его объятьях. Он долго не отпускал меня, и я почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Но не от его объятий, а от осознания нашей близости, которую не смогли стереть ни время, ни расстояние.
– Америкашка! – вынес он свой приговор, разжав наконец объятья и рассматривая меня. – Настоящий америкашка!
– А куда я денусь, Стас. Шестнадцать лет прошло.
Положив мне на плечо руку, он повел меня к остановке троллейбуса. Мы договорились, что о себе я буду рассказывать дома, где нас ждут Таня и их сын Даня, названный так в мою честь. И рассказывать я должен буду о нашей жизни с самого отъезда из Союза. Пока все не расскажу, они меня не отпустят.
– Хоть всю ночь будем слушать, – заявил он.
Сам же Стас, пока мы шли к остановке, в двух словах сумел рассказать все об их нехитром житье. Даня учится в университете Бонч-Бруевича, Таня работает кассиром в «Капелле», а сам Стас, как и множество россиян, недавно потерял работу. Через несколько остановок мы вышли. Румянцевы жили на последнем этаже девятиэтажного дома. Стас набрал на домофоне код, и мы вошли в парадную. В наше время никаких домофонов на входных дверях не было, и в большинстве парадных пахло мочой. Сейчас отвратительный запах исчез, но различные надписи на стенах – нет. В основном это был примитивный мат, но попадались и любовные признания. Стас извинился за то, что не работает лифт. Потом оказалось, что лифт практически никогда не работает. Мы стали с ним бороться за мою сумку с продуктами и водкой. Но сопротивлялся я недолго: Стас был больше и сильнее меня. Наконец мы поднялись, и Стас открыл входную дверь. Таня тут же появилась в коридоре и бросилась меня обнимать. Потом мы отстранились и стали друг друга рассматривать. Таня никогда не была красавицей, но у нее было очень милое и невероятно сексуальное лицо и прекрасная фигура. Таня постарела сильнее, чем Стас. Как правило, женщины и начинают стареть раньше мужчин, но она по-прежнему была очень привлекательной. В отличие от мягкого и даже безвольного Стаса, Таня была женщиной решительной и принципиальной. Но меня это не волновало. Главное, что она очень сильно любила Стаса, а все остальное было мне
