Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I - Юрий Александрович Лебедев
Г. К. Это же было ещё до меня…
Ю. Л. Да, конечно, это было тогда, когда Жорж был аспирантом. Но мне интересно спросить, почему Малахов перестал «захаживать», ведь они с Жоржем работали на одной кафедре? Родионов говорит, что я, мол, ушёл на другую кафедру, и мы как-то потерялись. А Малахов-то остался! И как-то они разошлись…
Г. К. Я этого не знаю…
<Вспоминая А. И. Малахова, сейчас я думаю, что они действительно разошлись «идейно». Хотя Афанасий Иванович и давал рекомендацию Жоржу при его вступлению в КПСС, но был он по убеждениям гораздо более «правым», советский строй не то что бы любил, но принимал по-военному строго, как данность, не подлежащую ни критике, ни даже обсуждению, а Жорж, дисциплинированно служа этому строю, невольно рефлексировал, сравнивая свои ощущения от жизни «здесь» и «там», сегодня и тогда. Взгляды Жоржа были шире, а у Малахова – твёрже. И это не могло не сказаться на личных отношениях. В аспирантской молодости это не было критичным, а с возрастом каждый ушёл в свою нишу общения, и эти ниши не перекрывались настолько, чтобы «дружить домами»…>
Ю. Л. А как Жорж относился к восстановлению своего имени в конце 90-х, когда его «признали»?
Г. К. К «легализации»?
Ю. Л. Да.
Г. К. Ну, как… Вообще он был, как бы это сказать… Человек увлекающийся, ребячливо-задорный… Ему было интересно, его это забавляло, и он даже как-то бравировал… Может быть, ему все эти годы чего-то не хватало, что он совершенно забыт, а тут хоть что-то… Ему это было интересно.
<Сегодня мне кажется, что Геннадий, говоря о забытости Жоржа «все эти годы», имел в виду не столько период пятидесятых-шестидесятых годов, но, главным образом, последние 15 лет жизни Жоржа после того, как в 1985 году он стал пенсионером. В то время, когда «увлекающийся» и «ребячливо-задорный» Жорж руководил курсом автоматизации на кафедре ОХТ, активная жизнь не оставляла ему ни времени, ни душевных сил на рефлексию по отношению к своему «разведчеству». Но 15 лет полной «социальной изоляции», оторванности от общения с коллегами по работе, да и отсутствие какой бы то ни было «общественно-значимой» работы, неизбежно толкали к рефлексии. И возникновение темы «легализации» его прошлого, конечно, вызывало «всплеск адреналина», повышало самооценку и способствовало укреплению жизненного тонуса >.
Г. К. Ну, ты знаешь эту историю с американским посольством и пенсией…
Ю. Л. А вот здесь, «Штирлиц», подробнее!
Г. К. Особых подробностей и деталей я не помню, но он где-то прослышал, что в Америке, то ли это всегда так было, то ли пошло какое-то новое веяние, новая компания, что все участники войны в составе американских армий, каким бы гражданством на данный момент они ни обладали, где бы они ни жили, как защитники американской родины не бывают «бывшими», и могут претендовать в тех странах, где они проживают, на американскую пенсию. Где и как он это услышал, я не знаю, но вот он вдруг решил: «А, забавы ради, давай попробую!». И он, наверно, ездил туда и оставил заявление: мол, я – участник войны, в военные годы был в американской армии. И там поначалу ответили «Да-да! Конечно, конечно! Но сначала нужно соблюсти какие-то формальности». А потом он заметил, что формальности подозрительно затянулись, ему звонили, что-то пытались уточнять, и он понял, что его, вполне возможно, «засекли», что дело дошло до «интересующихся служб», и он прекратил эти контакты. И пенсию американскую он так себе и не выхлопотал…
<Как видим, память Геннадия действительно сохранила только «общий контур» этих событий, более детально рассказала о них Вера Ивановна Коваль, но в рассказе Геннадия очень важна подмеченная им мотивация поступка Жоржа – «Забавы ради, давай попробую!». Пожалуй, именно это – жажда адреналина после 15 лет социального бездействия и резко усилившейся после смерти тёти Милы жизненной апатии – подтолкнули его к этой «ребячливо-задорной» проказе. Меркантильные соображения при этом играли роль подчинённую…>
Ю. Л. А вот у Веры Ивановны память лучше! Она во вчерашнем разговоре вспомнила более детально, чем ты…
Г. К. Да, у неё память лучше. И что же она вспомнила?
ЮЛ. Что Жорж получил 700 долларов!
Г. К. То есть даже успел получить…
Ю. Л. Да. Как говорят, «первый транш»…А потом…
Г. К. А потом начались разные уточнения, мол, Вам надо зайти, какие-то дополнительные сведения дать…И тут он заподозревал…
Ю. Л. И, как сказала Вера Ивановна, когда начались эти затяжки, он решил, что эти доллары нужно срочно потратить ☺…
Г. К. А вдруг они сегодня затребуют срочно вернуть незаконно полученные…
Ю. Л. А, ты думаешь, с тебя?
Г. К. Да… Но я не являюсь наследником. По запросу к администрации президента нам ответили – Майка писала туда по поводу Указа о награждении Героя, и у неё есть ответ – что эти документы и сама звезда передаются близким родственникам, в которых числятся отец, мать, дочь, сын. А вы таковыми ни с того, ни с другого бока не являетесь, поэтому – извините, подвиньтесь… То есть нам, как бы очень тактично, вежливо и обоснованно во всём отказали…
Ю. Л. А вот вопрос ответа на который я от всех вас, Ковалей, добиваюсь… Может быть, ты, который был «на коротке» с тётей Милой, мне, наконец, ответишь полнее…
Г. К. Да, с тётей Милой мы были близки…
Ю. Л. Так вот, не могло это мимо тебя пройти, и не могла за столько лет жизни совместной не подняться тема: две фамилии – Сталин и Берия. Каково было отношение тёти Милы и Жоржа к этим двум историческим персонам?
Г. К. Ну, я хорошо знаю, что отношение было крайне негативным. Особенно, насколько я помню, тётя Мила ненавидела Берию, прежде всего, за «женский вопрос», т. е. насильник, похабник и так далее… И вообще к тем репрессиям, которые были развёрнуты, и во главе которых стояли эти два человека, отношение было крайне негативным, отрицательным и даже, можно сказать, озлобленным… Никаких дифирамбов в их честь я от них никогда не слышал.
Ю. Л. То есть…
Г. К. Не сталинисты, не почитатели Берии, сильной руки, этого ничего не было. Дядя Жорж называл всё это «Системой»…И как-то всегда «отмахивался» от неё…
<Я не совсем чётко поставил вопрос. То, что Жорж не был сталинистом, для меня очевидно. Но ответ Геннадия во вчерашней ночной беседе оставлял для меня какую-то недосказанность.
