Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
Эта привычка совсем недавно спасла ему жизнь. Поздним вечером закончил дела. Как обычно, открыл дверцу сейфа, сложил туда все бумаги, с которыми работал… И в этот момент за спиной послышался звон разбитого окна, а на паркет прямо у стола упала и завертелась шипящая граната. Пары секунд хватило Феликсу, чтобы сжаться, практически запрыгнуть внутрь стального ящика и прикрыться дверцей. Раздался мощный взрыв. Часть осколков, как потом выяснилось, приняла на себя мощная дубовая столешница. Потухла лампа. Кабинет заполнился едким дымом от загоревшихся занавесок и ширмы, перемешанным с пылью… Когда распахнулась дверь и вбежали дежурные сотрудники, навстречу им из полутьмы совершенно разгромленного кабинета шел чуть оглушенный, но абсолютно невредимый Дзержинский.
Когда он рассказал, как все было, кто-то восторженно воскликнул: «Да здравствует наш железный председатель!» Сейф, конечно, был стальной, но это имя уже было занято. Среди сотрудников укрепилось другое – «Железный Феликс».
Комнату пришлось серьёзно ремонтировать, а кабинет председателя перенесли напротив, туда, где окна выходили в охраняемый внутренний двор. И сейф-спаситель передвинуть на новое место все-таки смогли. Хотели было начать следствие, но Дзержинский остановил – бросившего задержать не удалось, примет никаких нет, а желающих отомстить председателю ВЧК хоть пруд пруди. Правда, граната была брошена не только точно в нужный момент в нужный кабинет, но и в ближнее к столу окно, что наводило на простую мысль о том, что террорист вполне мог и сам бывать здесь. Решено было, что сведения об этом инциденте должны остаться достоянием предельно узкого круга.
Заперев сейф и решив немного передохнуть, Феликс направился в приемную за чаем. Едва открыл дверь, как услышал громкий разговор Сорокина с какой-то суровой девушкой в кожанке. Она держала в руках папку и настойчиво пыталась что-то объяснить курьеру на непостижимо плохом русском языке:
– Я есть Браже. Дзержинский скоре документы подпиши.
– Я есть Дзержинский, – с улыбкой скопировал Феликс её произношение. – Где же Дзержинский скоре подпиши надо?
Просмотрев бумаги и поставив автограф тут же в приемной, он вернул девушке папку и спросил:
– Почему не учишься правильно говорить по-русски?
На что последовал гордый ответ:
– Я есть латыш из рижской тюрьмы. Работай, а не учиться.
– А вот это неправильно! – уже без улыбки возразил Феликс. – Коммунист у нас должен работать и учиться… Понял это, латыш?
Вернувшись к себе, набрал номер её начальника, тоже латыша, и распорядился отправить сотрудницу Браже на специально созданные общеобразовательные курсы.
Феликс несколько раз ездил в Кремль навестить больного Владимира Ильича. Рана, к счастью, оказалась не опасной, а вовремя наложенный одним из нерастерявшихся рабочих жгут предотвратил большую потерю крови. Ленин уже бодрился, хотел приступать к работе, даже неожиданно для многих появился на заседании Совнаркома. Но временно занявший его кабинет Свердлов уговорил его и Крупскую не спешить, хорошенько набраться сил.
По заданию Якова Михайловича незаменимый Мальков подыскал недалеко от столицы удобное место – имение бывшего московского градоначальника Рейнбота под названием Горки. Туда перевезли Ленина и Крупскую. В подчинение Малькову Дзержинский выделил для охраны десяток латышей-чекистов. На прогулках в Кремле к вождю, по его распоряжению, могли обращаться все, кто хотел. В Горках за ним неотступно, скрываясь по кустам, следовали агенты. Как докладывали Феликсу, нередко это напоминало детскую игру в прятки: если увидит, то непременно пошлет назад.
Бывая в Кремле, Дзержинский непременно заходил к Якову, который теперь вел дела и ВЦИК, и ЦК, и Совнаркома. Но он был искренне удивлен, когда одним из вечеров в открывшейся двери своего кабинета увидел Клавдию Новгородцеву, супругу Свердлова, а затем и его самого. Она была старше мужа на девять лет, покрупнее статью, но целиком и полностью в его подчинении. Хотя и сама была достаточно властной женщиной. Когда секретарь ЦК Елена Дмитриевна Стасова, руководившая аппаратом, из-за болезни матери осталась в Петрограде, Яков тут же поставил на её место свою жену.
Я. М. Свердлов со второй женой Клавдией Тимофеевной
Свердловой (Новгородцевой).
1918 г. [РГАСПИ]
Сам-то Яков был частым гостем на Лубянке, постоянно интересуясь делами ВЧК. Но вот жена появилась здесь впервые. Дежурный успел предупредить, но времени на то, чтобы положить бумаги в сейф, Феликсу уже не оставалось. Пришлось просто сдвинуть их на край письменного стола вместе со стаканом недопитого чая с куском черного хлеба и выйти навстречу.
Однако Клавдия зорким хозяйским взглядом сразу приметила и скудный ужин, и ширму, за которой виднелись рукомойник, узкая кровать со смятой подушкой, покрытая суконным солдатским одеялом, и небрежно брошенная на её спинку шинель.
– А это всё Яков! – с улыбкой начала Новгородцева. – Пойдем-ка, говорит, к Феликсу Эдмундовичу. Не нравится он мне последнее время. Вид у него архискверный. На квартире у себя совсем не бывает, пропадает круглые сутки на работе, надо, мол, посмотреть, как он живет.
– Действительно, Феликс. Так дальше нельзя, – включился Яков. – Надо будет подумать, как твою семью сюда переправить. Домашний уют – большое дело. И душа отдыхает, и энергия прибавляется. Сама атмосфера и дела домашние здоровью способствуют.
Дзержинский вспомнил рассказ кого-то из ссыльных, как в Туруханском крае Яков, точнее тогда «товарищ Андрей», ухаживал за коровой, колол дрова, топил печку, готовил, умывал и одевал детей – сына и дочь. Особенно, говорят, славились его пельмени. Правда, потом бросил семью в Сибири и сбежал в Петроград.
– И в столовой совнаркомовской, мне доложили, ты редкий клиент. Для кого я её делал? – шутливо укорил Свердлов. – А пока вот мы с Клавдией и Владимиром Ильичом приняли решение переселить тебя к нам поближе, в Кремль, в Кавалерский корпус. Уже и коменданту Малькову распоряжение дано.
Глава 21
Мировую революцию надо торопить
– Данке, герр Домански, – сухо кивнул пожилой немецкий пограничник, возвращая паспорт франтоватому господину, всем своим видом демонстрировавшему беззаботность и довольство окружающей жизнью.
Несмотря на форменную вежливость, Феликс все же успел прочесть в его глазах: «У нас война, голод, забастовки, а этим хоть бы что!» Вполне возможно, что сын этого пограничника сейчас где-то на Восточном фронте, а жена который год плачет над его письмами из этой взбаламученной и непонятной России.
Собственно, за тем, чтобы выяснить настроения в Германии, понять, пойдет ли она по пути России, на что так уповают
