Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Когда мы рассматривали висящие там картины и высказывали свои замечания по поводу их содержаний и исполнения, – сторож-солдат, показывавший нам дворец, слушал нас с большим интересом, давал свои собственные объяснения и приводил в подтверждение их целые рассказы и даже цитаты из Библии и Евангелия.

Между прочим, он так объяснил центральную фигуру в резной дубовой раме, собственноручно сделанной, как говорят, Петром для полученных в подарок от какого-то короля – не то английского, не то немецкого – часов, барометра и компаса154.

Вся рама расположена по форме треугольника, образованного этими тремя предметами, а в середине между ними сидит на завязанном мешке рельефная мужская фигура с крыльями за плечами и крестом перед собой. Одна рука ее высоко лежит на кресте и как бы подымается с ним вместе вверх, другая – на мешке и как бы указывает вниз.

Солдат объяснил мысль Петра так: если пойдешь за крестом, будут у тебя крылья и полетишь на небо; если потянешься за мешком с деньгами – останешься на земле и, может быть, даже в аду. Объяснение в своем роде довольно остроумное.

Я заметила, что он, верно, много читал Святое Писание, на что солдат ответил, что он трезвенник и посещает беседы братца Иванушки155…

20/VII. и вот тут я могла воочию убедиться, насколько сильно влияние этого человека.

Я уже встретилась однажды с одной трезвенницей у Пругавина, но та меня мало заинтересовала, так как у женщин такие явления вообще более обычны и менее интересны, благодаря своей романтически-сенсуальной подкладке и экзальтированной подчиняемости разным духовникам и проповедникам вообще; среди мужчин же такие случаи попадаются реже и вызываются какими-нибудь исключительными обстоятельствами.

В большинстве случаев такими обстоятельствами являются горе, нужда, неудовлетворенность своим социальным и материальным положением, а иногда и чисто духовные и душевные искания добра и правды.

Я удивляюсь малой сообразительности правительства, которое, при своей политике настоящего момента, препятствует развитию подобных обществ и стремлений, являющихся, во всяком случае, скорее твердым оплотом его деятельности, нежели чем-нибудь вредоносным, а во-вторых, значительно уменьшающих ряды уже безусловно антиправительственных революционных элементов, т. к. не попади все эти десятки тысяч к братцу Иванушке и им подобным – они несомненно при первом же удобном случае пошли бы с дубьями и кольями против всего и всех, без всяких определенных целей и принципа, просто в силу ненормальности своего общественного положения, в силу потребности излить в чем-нибудь свое недовольство жизнью.

Трезвенник, например, о котором я говорю, состоит на службе Его Величества в качестве сторожа при дворце Петра Великого в Летнем саду, и на мой вопрос, как он примиряет свою службу царю со своим основным положением: все люди – братья, и когда придет Христос, тогда превратятся мечи в сохи, – он ответил: «Так что ж из этого: Иисус Христос вовсе не пришел нарушить власть, и такой-то (имярек из Писания) тоже состоял на царской службе», – а на вопрос Софьи Петровны, как он поступит в том случае, если его пошлют на войну и заставят убивать, – солдат не задумываясь ответил: «И пойду, потому что сказано: без воли Божьей не упадет волос с головы человека, значит, и война и все делается с Его ведома и согласия».

Я не стала распространяться на тему о противоречивости такого взгляда, т. к. мне не это было важно; не говорила также и о том, как далеко можно закатиться, став на эту плоскость. Я не революционерка в душе и по характеру и не стою за то, чтобы бесцельно ломать чужие убеждения, а в данном случае это и было бы с моей стороны совершенно бесцельным разрушением веры человека, которую он обрел с таким трудом и которую я сама ничем для него заменить не могу. Вот если бы я задалась целью заняться им, развить и направить его ум в другую строну и там показать ему свет – дело было бы иное, но я этого, конечно, делать не стану; я не скажу ему: твой дом ветх и гнил, сломай его, а я дам тебе другой, так какое же имею я право лишать его этого единственного приюта от житейской бури и непогоды ночи? Да, наконец, из‑за того, что несколько тысяч человек откажется идти на войну, она не исчезнет и, в общем, прибавится только на эти несколько тысяч лишних жертв. Идти же с проповедью братства и мира по городам и весям – я не пойду. Может быть, это и плохо, но я знаю, что все равно не пойду, а в таком случае я не смею походя разрушать счастье человеческой жизни, не преследуя при этом никакой определенной высшей цели, которая была бы в то же время целью моей собственной жизни и деятельности. Мне интересно было ознакомиться с психологией этого человека, и здесь я отчасти достигла цели. Как встреченная мною у Пругавина трезвенница, так и этот – охотно рассказывал о своем обращении и о том переломе, какой произвел братец Иванушка в его жизни.

«Жил я прежде нехорошо, – говорил он, – и в пьянстве, и в блуде, и в злобе на людей, и поражен был за это всякими болезнями от Бога, пока даже Господь поселил мне сумасшествие в наказание, так что я начал и про службу забывать, и, словом, совсем стал как зверь безумный. Вот как бы царь Навуходоносор…»

21/VII. Черт возьми, ну и кровать же у меня! И как только могла я выспать на ней все лето!

Прежде всего – я помещаюсь на ней только до колен, остальная же часть моего туловища, т. е. ноги, должны лежать или на железной спинке, свешиваясь на сгибе и причиняя мне немалую боль; или – по обеим сторонам ее, что – само собой понятно – тоже не особенно приятно; или же, наконец, – должны быть просунуты в дыру. Но последняя так низка, что ступня пролезает в нее только боком, и если я повернусь во сне и захочу вытащить оттуда ногу в ином каком положении – я неизменно проснусь, ибо нога застревает. А т. к. часто бывает очень холодно, снизу поддувает и я ворочаюсь довольно часто, – то столь же часто и просыпаюсь в ночи.

Возможен еще исход – лежать на боку, сложив ноги пополам;