Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

напряженность, но и разногласия между государствами. В Германии рекордная безработица и падение производства усиливали влияние как нацистов, так и коммунистов, чему способствовала смерть в 1929 году умеренного и популярного канцлера Г. Штреземана. Новое правительство Германа Брюннинга отказалось продлить Берлинский договор о ненападении с СССР на пять лет, как предполагалось ранее, и он был продлен всего на год. Это стало сигналом изменения германской политики и ее отхода от «духа Рапалло». Многие в Москве были впечатлены массовыми коммунистическими шествиями в немецких городах и продолжали надеяться на дружбу с Германией, но Литвинов оставался реалистом. В конце 1930 года он писал Майскому, которому всегда доверял: «До сих пор наилучшие отношения у нас были с Германией, и в своих действиях мы старались, насколько возможно, поддерживать единый фронт с Германией или принимать во внимание ее позицию и интересы. Не сегодня-завтра к власти придет Гитлер, и ситуация сразу изменится. Германия из нашего «друга» превратится в нашего врага. Очевидно, что теперь в интересах политики мира нам надо попробовать улучшить отношения с Англией и Францией, особенно с Англией, как ведущей державой капиталистической Европы»[410].

Этому намерению, однако, препятствовали скандалы, то и дело возникавшие в отношениях СССР с западными странами. Особенно с Францией, где в январе 1930 года советские агенты похитили главу РОВС генерала А. Кутепова; это вызвало бурю возмущения в прессе. Полпред Довгалевский пережил настоящий допрос у министра иностранных дел А. Бриана и писал Литвинову: «В лучшем случае нас подозревают: вообще же нас обвиняют… Полпредство окружено атмосферой враждебности и настороженности»[411]. Газеты требовали обыска в полпредстве, а его сотрудники готовились отражать нападение эмигрантов. В этой обстановке бывший белый офицер Гарри Герцфельд обратился в суд с требованием возместить ему финансовые потери от революции за счет средств советского торгпредства в Париже. Когда судьи встали на его сторону, Довгалевскому пришлось пригрозить полным разрывом торговых отношений, что заставило французов отступить. В результате отношения двух стран, и так не блестящие, были серьезно отброшены назад.

Несмотря на это, Литвинов начал прощупывать почву для сближения, передавая французскому послу в Москве Жану Эрбетту, что он готов в любое время возобновить переговоры. Однако дело сдвинулось только после того, как 19 марта 1931 года Германия и Австрия объявили о предстоящем заключении таможенного союза. В Париже и Лондоне это восприняли как нарушение Локарнских соглашений и восстановление австро-германского союза, к которому могли подключиться и другие страны. Уже не были тайной контакты нацистов с их идейными «братьями» в Риме, как и обожание последних лидером австрийских правых Энгельбертом Дольфусом, который в следующем году возглавил страну. Правда, таможенный союз так и не состоялся из-за международных протестов, но Франция забеспокоилась.

Секретарь французского МИДа Филипп Бертло явился в советское полпредство 20 апреля. В. Довгалевский немедленно сообщил телеграммой в Москву, что Бертло предлагал «приступить в целях выигрыша времени одновременно к переговорам, во-первых, о пакте о ненападении с согласительной процедурой и, во-вторых, о временном торговом соглашении, которое можно провести в жизнь в декретном порядке, т. е. без парламентского утверждения»[412]. В сопроводительном письме замнаркома Крестинскому полпред напоминал, что СССР уже трижды предлагал Франции заключить пакт о ненападении и получал отказ, поэтому столь внезапная смена линии кажется ему подозрительной. Литвинов, давно ожидавший чего-то подобного, взял переговоры с Парижем на себя и 22 апреля отправил в полпредство краткое сообщение: «Передайте Бертело, что советское правительство принимает предложение французского правительства о немедленном начале переговоров о заключении пакта о ненападении, и что в самом ближайшем будущем мы будем готовы представить как проект договора о ненападении, так и торговое соглашение»[413].

Начавшиеся переговоры шли медленно – не все французские политики хотели примирения с Советским Союзом. Тем временем в мае Литвинов снова отправился в Женеву, на этот раз на заседание комиссии, изучавшей вопрос о Европейском союзе. Создать такой союз, или «пан-Европу», предложил еще в 1929 году Аристид Бри-ан, идея опытного политика вначале вызвала энтузиазм, но быстро сошла на нет из-за противоречий между отдельными странами. Это заседание тоже оказалось бесплодным, но на обратном пути нарком побывал в Берлине и лично увидел, как изменилась обстановка в Германии. Полпред Лев Хинчук ознакомил его с данными о росте популярности нацистов, да Литвинов и сам видел на улицах штурмовиков в коричневых рубашках. Вернувшись в Москву, он на встрече с британским послом сказал, что опасается скорого прихода к власти в Берлине фашистского правительства, и Ови увидел в его словах «серьезное беспокойство».

В августе в Париже был согласован пакт о ненападении, однако условием его подписания французские власти выдвинули предварительное заключение СССР таких же пактов с Польшей и Румынией – традиционными союзниками Франции. Москва была готова договориться с Варшавой, но не с Бухарестом, поскольку румыны выдвигали в качестве условия признание оккупации ими Бессарабии. Польский диктатор Пилсудский, также озабоченный ситуацией в Германии, согласился начать переговоры с СССР и отправил туда своего соратника Юзефа Бека, ставшего вскоре министром иностранных дел[414]. Они с Литвиновым сразу не понравились друг другу, но все же решили работать над пактом о ненападении. Поляки не спешили – переговоры начались в конце года, и только в августе 1931 года польский посол в Москве Станислав Патек представил Л. Карахану проект пакта о ненападении.

Это вполне рутинное событие стало поводом для недовольства Сталина, высказанного в письме Л. Кагановичу 7 сентября. Вождь обвинил Карахана, а с ним и Литвинова в том, что они «отталкивают» поляков, чтобы не портить отношения с Германией. Каганович угодливо поддержал это обвинение: «НКИДовцы держатся чересчур предупредительно по отношению к Германии… Они не учитывают, что у нас сейчас нет такой обстановки, которая вынуждала бы нас заискивать перед Германией, скорее она в нас сейчас больше всего нуждается»[415]. Литвинов, как обычно, пытался защитить свою позицию, из-за чего Каганович в новом письме Сталину 16 сентября обвинил его (довольно неожиданно в свете последующих событий) в «германофильстве» и назвал «чересчур самовлюбленным и уверенным в своем величии»[416]. Чуть позже он жаловался, что Литвинов сказал ему: «Я лучше знаю, а ты здесь ничего не знаешь». В итоге Политбюро 20 сентября осудило «установку т. Литвинова» и велело ему готовить пакт о ненападении с Польшей, который удалось подписать в июле следующего года.

Визит в Москву турецкого премьер-министра Исмета Инёню в мае 1932 г. Слева направо: Я. Суриц, Л. Карахан, И. Инёню, М. Литвинов. (РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 5. Д.