Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков
Деятельный саксонец повел в Москву целую колонну — 123 человека, желавших послужить щедрому московскому государю: строителей церквей и крепостей, оружейных мастеров, литейщиков, живописцев, ваятелей и даже четырех богословов, которые должны были просветить царя и его бояр в истинах католической веры. Однако в Любеке колонна Шлитте была задержана по наущению ливонских властей. Одновременно ливонские города обратились к императору с разъяснением, как опасно снабжать Москву учеными людьми. Карл V остался недоволен действиями ливонцев и подтвердил право Шлитте ехать в Московию, мотивировав свое решение тем, что государь московский нуждается в ученых людях как для утверждения истинной веры, так и для защиты своего государства от неверных. Но когда Шлитте проезжал Ливонию, рыцари вместе с советами городов вновь задержали его, отправив императору просьбу ликвидировать данное саксонцу дозволение, ввиду опасности, исходящей от царя для всего христианского мира. На этот раз Карл внял просьбе и велел отослать Шлитте и его волонтеров назад, а магистру ордена отправил свой указ: «Сим повелеваем твоему благочестию… не пропускать никого едущего из нашей священной империи в Москву».
«Лукавое намерение москвитян распалось во прах!» — ликует по этому поводу ливонский историк. Неудача, постигшая Шлитте, привела Грозного в такую ярость, что он распорядился продать татарам и туркам всех европейских наемников, взятых в плен в предыдущих войнах Москвы с Польшей.
В дальнейшем некий пушечный мастер Ганс все-таки попытался на свой страх и риск пробраться в московские владения, но его поймали на границе и отрубили голову как изменнику.
Понятно, что при таких отношениях между Россией и Ливонией нужен был только предлог, чтобы вспыхнула война. Скоро он и нашелся.
В 1550 году истекал срок пятидесятилетнего перемирия, заключенного Иваном III с тогдашним магистром Ливонского ордена Плеттенбергом. В Москву отправилось посольство от дерптского епископа просить о продолжении перемирных годов. Иван согласился продлить перемирие еще на пять лет, но при этом пожаловался на неуважительное отношение ливонцев (протестантов) к православным церквям в ливонских городах. Царь потребовал восстановить разрушенные церкви, дозволить православным свободно отправлять свое богослужение и не препятствовать проезду в Москву иностранных мастеров. Сверх того, бояре заметили послам, что дерптский епископ исстари платил дань великим князьям и что следует возобновить этот обычай (в договоре 1463 года между Псковом и дерптским епископом упоминалось о дани, которую последний должен был платить великому князю; условие о дани было подтверждено и в договоре с магистром Плеттенбергом). Впрочем, на этот раз дело и ограничилось одними словами. Пятилетнее перемирие с обеих сторон было подтверждено.
Тем не менее епископ Дерптский Иодек фон Реке, от чьего имени с ливонской стороны велись переговоры, сообразил, к чему клонится дело. Он был вестфалец, и Ливония была ему, в общем, чужда. Заложив епископские имения, он собрал значительную сумму денег и бежал в родную Вестфалию. Его примеру последовали многие другие прелаты, также в основном иноземцы. Один современник-ливонец откликнулся на бегство пастырей сатирическим сочинением, в котором говорилось: «Наши деньги пошли в Вестфалию по суху и по воде; там им было привольнее, чем дома. Там господа наши построили себе богатые дома, крытые черепицами; а прежде у них в нашей земле были дома, крытые соломой. Вестфалия обогатилась, а Ливония погибла». На современном языке это явление, как известно, называется утечкой капитала.
На место Реке явился другой иноземец (назначение иностранцев на духовные посты было в обычае в Ливонии) — аббат Герман фон Везель из монастыря Фалькенау. Это был ограниченный, слабохарактерный человек, которым его окружение вертело как хотело. А московский государь между тем и Казань покорил, и Астрахань, и шведов проучил — очередь была за Ливонией: пятилетняя отсрочка заканчивалась.
Весной 1554 года в Москву явились новые ливонские послы с просьбой о продолжении перемирия. По дороге они заметили, что в Московской земле готовится что-то недоброе: через каждые 15—20 верст виднелись недавно построенные почтовые станции с огромными конюшнями; еще больше озадачили послов целые обозы саней, тянувшиеся на запад, — сани были нагружены провиантом, порохом, свинцом…
Переговоры с ливонскими послами были поручены Алексею Адашеву и дьяку Ивану Михайловичу Висковатому. Ливонцы просили перемирия на пятьдесят лет. Адашев соглашался на это, при условии если они уплатят упомянутую на предыдущих переговорах дань.
— Ливонская земля — извечная отчина великих князей, — говорил он, — и ливонцы должны платить дань.
Послы отвечали, что дань берется с побежденных, а Ливония всегда была независимой страной. Тогда Адашев показал им договор с Плеттенбергом. Эта бумага поставила ливонцев в тупик, они не знали, что говорить, и просили только оставить все по-прежнему, а перемирие возобновить.
— Чудно вы говорите, — заметил Адашев. — Неужели вы не знаете, что ваши праотцы пришли из-за моря в Лифляндию и заняли эту землю силой, и много крови за нее проливали, так что прародители великого государя, не хотя большего кровопролития, дозволили им на многие века жить в Ливонии с тем, чтоб они за то исправно платили дань? Предки ваши в своем обещании были неисправны. Теперь вы должны представить полную дань за прежние годы, а если не дадите охотою, то государь возьмет силою.
Послы стали божиться, что не помнят, в чем состоит эта дань.
— Так-то вы помните и соблюдаете то, что сами записали и печатями запечатали! — укорил их Адашев. — Больше ста лет не подумали вы об этом и не постарались, чтоб потомки ваши с их детьми жили спокойно! Если же вы теперь этого вовсе не знаете, то мы вам скажем, что с каждого ливонского человека каждый год надобно платить по гривне московской, или по десяти денег.
Ливонцы попросили удостоверить размер дани по бумагам и актам с печатями. Адашев с Висковатым предоставили какие-то летописи, из которых явствовало, что дерптский епископ действительно в стародавние времена платил дань Новгороду или Пскову, однако размер этой дани не был ясно указан. Требуемая московская гривна с человека была взята с потолка! От таких новостей у послов, по выражению ливонского историка, чуть глаза на лоб не выскочили. Им не было дано никаких инструкций
