Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
Расположившись в большой столовой посольства, Дзержинский с сотрудниками в присутствии Бонч-Бруевича начал опрос свидетелей.
Картина складывалась такая. Посол, вернувшись с заседания съезда, вместе с сотрудниками сел за обед. В это время было доложено, что с ним хотят говорить двое из ЧК. Им пришлось достаточно долго прождать приема в вестибюле. Они не выпускали из рук толстые портфели. Учитывая предупреждения о предстоящем покушении, сотрудники посольства решили, что людей из ЧК примет не сам граф Мирбах, а уже имевшие прежде отношения с комиссией Рицлер и Миллер. Их проводили в приемную.
Но Блюмкин стал настаивать на необходимости личной беседы. Когда Мирбах наконец вошел и все сели за большой мраморный стол, Блюмкин вынул из портфеля какие-то бумаги и начал разговор о неизвестном родственнике посла каком-то Роберте Мирбахе, замешанном в шпионаже. Граф сказал, что не понимает, о ком идет речь. Чекист возразил, что у него есть документы и через день дело будет рассматриваться ревтрибуналом.
Мирбах развел руками, а Рицлер предложил прекратить разговор и передать письменный ответ через Наркомат иностранных дел. Тогда второй чекист, сидевший сзади, ближе к двери, громко заявил, что господину послу не мешает узнать меры, которые могут быть применены против него самого. Блюмкин вскочил, выхватил из портфеля револьвер и выстрелил, но промахнулся. Видно, руки дрожали. Мирбах успел выбежать в соседнюю комнату, где его настигла пуля Андреева. Он упал. Чекисты тут же бросили бомбу, но она не взорвалась. Блюмкин выстрелил еще несколько раз. Взорвалась вторая бомба. Посыпались с грохотом штукатурка и стекла окон, стеклянный потолок вестибюля тоже почти полностью обрушился.
В танцзале нашли лежащим в крови Мирбаха. Он был ещё жив, но осмотр показал, что пуля прошла сзади через горло и вышла в области носа. Под одним из столов обнаружилось первое, невзорвавшееся, устройство – металлический шар, из которого выступал запальник в виде стеклянной трубки, наполненной кислотой. Убийцы скрылись через окно в палисадник, затем уехали на ожидавшем их автомобиле. В спешке они оставили на столе документы, свои фуражки и еще одну бомбу в портфеле.
Пока Дзержинский выяснял и уточнял все обстоятельства, в посольство прибыли Ленин и Свердлов. Холодно выразив официальные соболезнования сотрудникам, они прошли в комнату, где шло следствие.
Всего несколько часов назад в Большом театре Владимир Ильич в споре с оппонентами излучал энергию и уверенность. Теперь все изменилось. Таким серым и осунувшимся, почти растерянным Владимира Ильича Дзержинский не видел никогда. Он был выгодным фоном для взявшего на себя всю инициативу и власть энергичного Свердлова. И это, как показалось Дзержинскому, очень беспокоило Бонч-Бруевича.
Кратко доложив ситуацию, Феликс не удержался и сказал:
– Это такая провокация, на которую даже Азеф не был бы способен.
– Азефа уже нет, но среди эсеров у него немало достойных учеников, – то ли согласился, то ли предупредил Свердлов.
В этот момент в комнату буквально влетел Абрам Беленький:
– Отряд Попова восстал. Я видел там раненого Блюмкина и Андреева. Но ещё не знал, в чем дело…
– Как?! – воскликнул возмущенный Дзержинский. – Этого не может быть! Это ерунда! Я сейчас же поеду туда и разберусь, в чем дело, а заодно и заберу этих мерзавцев Блюмкина с Андреевым.
– Ни в коем случае вам туда ехать не надо, – возразил Бонч-Бруевич. – Попов тоже левый эсер. Вы только испортите дело!
– Да, ладно, это всё пустяки, – махнул рукой Свердлов, – стоит Феликсу приехать, и все будет в порядке.
– Да, да, я поеду к ним во что бы то ни стало, прямо сейчас! – горячился Феликс, подбадриваемый Свердловым.
Бонч-Бруевич предлагал не решать всё на ходу, вернуться всем в Кремль и оттуда принять надлежащие меры: уточнив ситуацию, вызвать войска, блокировать депутатов-эсеров в Большом театре.
Но Свердлов вовсе не выглядел встревоженным, уверенно и будто даже беспечно возражал, продолжая подогревать эмоции Дзержинского. А Ленин скорбно молчал.
Тогда Бонч-Бруевич отозвал его в сторону, чтобы обратить внимание, что разговор идет совсем не в деловых тонах и кончится это может весьма печально. С Дзержинским там может случиться все что угодно, а положение только еще больше осложнится.
– Но что делать? – развел руками Ленин. – Вы же видите, как они настаивают?
– Это просто от излишнего возбуждения, Владимир Ильич.
– Не забывайте, они оба члены ЦК и их мнения самостоятельны, – нашел спасительный аргумент председатель Совнаркома.
– Да, но здесь не заседание ЦК, не голосование, – мягко, однако настойчиво продолжал Владимир Дмитриевич. – И в таком случае это лишь мнения отдельных товарищей, а вас они определенно послушают.
Но Ленин явно пытался уклониться от личного решения:
– Это вряд ли.
Тогда Бонч-Бруевич зашёл с другой стороны:
– Они члены правительства и своей спешкой, своим необдуманным поступком могут поставить весь Совнарком в критически тяжелое положение.
Почувствовав, что это сработало, Бонч-Бруевич предложил свой план подавления мятежа:
– Надо усилить охрану Кремля и немедленно двинуть войска, окружить восставших и предложить им сдаться. Если не согласятся, открыть по ним артиллерийский огонь и расстрелять их всех. Одновременно занять верными войсками телефонную станцию и телеграф, вокзалы…
Ленин оживился, одобрительно закивал, но вновь вмешался Свердлов своим дьяконским баском:
– Да ничего этого не надо. Мы и так в два счета всех успокоим. Что, собственно, случилось? Ничего!
Тут уже потерял самообладание Бонч-Бруевич.
– Как ни-че-го? Войсковая часть В-Ч-К, – произнес он по слогам с явным ударением на «ВЧК», – восстала! Восстала в центре столицы!
А Свердлов тем же спокойным, почти насмешливым тоном продолжал гнуть свою линию:
– Ну, какое это восстание? Стоит только появиться там Дзержинскому, и все успокоится. Ты, Феликс, поезжай туда и сразу телефонируй нам. А уж после разберемся.
– Я еду, – крикнул Дзержинский и почти бегом ринулся к ожидавшим его у автомобиля Беленькому, Хрусталеву и Трепалову.
Только пять дней назад Дзержинский отправил телеграмму всем губчека:
«Ввиду новой волны восстаний, являющихся продуктом меньшевистской и левоэсеровской агитации, учредить самый строгий надзор за этими партиями, забирать заложников из ихней среды, устно заявлять, что они отвечают своей головой. Отречению лев. эсеров не верить».
А началось все здесь, в Москве, у него под боком, в ВЧК.
Путь к большому белому особняку в Трехсвятительском переулке, где располагался отряд Попова, занял полчаса. Феликс и его товарищи уверенным шагом миновали опешивший внешний караул, вошли внутрь, оставив автомобиль
