Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

словно самая мелкая ошибка может стоить жизни тем, кто гораздо выше их по званию». Лангсдорф также замечает, что переводчики, или, по-голландски, tolks, ужасно любят темнить, что они «тщательно взвешивают каждый вопрос, каждую мысль и каждое слово»27. Переводчики отказывались сообщить Резанову имя сёгуна, которое, по их словам, было скрыто даже от самих японцев. Но потом «под страшным секретом» имя все-таки было названо: Токугава Иенари28[62].

Левенштерну гораздо больше, чем за переводчиками, нравилось наблюдать в подзорную трубу за японками. Обычай замужних японок чернить себе зубы, конечно же, вызвал у него гримасу, но одежда японок пришлась любителю приключений по вкусу – «она очень удобная, состоит из нескольких надетых друг на друга халатов, которые, должно быть, можно раскрывать, как книгу». Левенштерна очень привлекала перспектива, которая открывалась со слов голландцев: «Голландцы говорят, что по законам Японии всем матросам дают по девушке, офицерам – по две, а капитану – четыре»29, – писал он и добавлял, что чрезмерная любовь капитана к собственной жене может означать, что еще четыре девушки достанутся офицерам дополнительно.

В один из дней на борт «Надежды» снова поднялся Доефф и со вздохом сообщил Резанову, что у него нет никакой уверенности в том, что миссия российского посольства увенчается успехом, скорее наоборот. «Законы страны и обычаи этих людей таковы, что не позволяют японцам вступать в дружеские отношения с другими народами, – писал Доефф в своих мемуарах (а он двадцать лет проработал представителем голландской компании в Нагасаки). – Япония совершенно спокойно два века провела в изоляции, и до тех пор, пока существующие законы не будут изменены, любые попытки любой страны открыть для себя границы Японии обречены на провал. Если бы мы, голландцы, не начали торговать с Японией до принятия этих законов, то и нас самих в эту страну не допустили бы»30.

Позднее Лангсдорф и Крузенштерн предположили, что голландцы за спиной русских строили козни, опасаясь конкуренции. Однако это не так. В Европе шли Наполеоновские войны, и в Тихом океане было крайне мало торговых судов. А голландцам надо было перевозить товары из Нагасаки в Батавию (на остров Ява, принадлежавший Голландии), а также в Кантон и Старый Свет. Им очень нужны были любые суда, неважно, под каким флагом. Поэтому они скорее были заинтересованы в том, чтобы русским удалось договориться с японцами и выхлопотать для себя разрешение появляться в японских портах. В своих мемуарах Доефф утверждает, что, хотя ему и разрешили лично встретиться с Резановым не больше двух раз, они вели оживленную и дружественную переписку, правда, секретную; говорит он и о том, что всегда очень положительно отзывался о русских при всех японских сановниках31.

«Надежда» стояла в бухте, на берег сходить не позволялось. Наступила осень, и эйфория, вызванная тем, что экспедиция наконец добралась до берегов Японии, сменилась раздражением. «Такое ощущение, что мы находимся под арестом, – писал Левенштерн. – Все, что мы знаем о японцах, это то, что можем видеть в подзорную трубу»32. Резанов срывал свое раздражение на всех, кто попадался ему под руку. Однажды он приказал Хорнеру снять ночной колпак, который тот носил днем, чтобы голова не мерзла, и накричал на Тилесиуса, чтобы тот не горбился, а сидел прямо за столом. Бывало, и часто, что Резанов недипломатично срывался на переводчиков, которые в ответ бормотали извинения. «Если бы он был совершенно незначительным человеком, наподобие Лаксмана, ему бы уже давно разрешили сойти на берег, – объясняли переводчики. – Но он очень важная персона, и поэтому мы должны ждать указаний сёгуна о том, как его принять в соответствии с его высоким статусом»33. До корабля дошел слух, что якобы китайский посол прождал целых восемь месяцев, пока из Эдо не получили соответствующие указания, а Резанов по рангу был выше того посла, и значит, восемь месяцев могли плавно растянуться до года и больше. Может быть, эти слухи имели под собой основания, но вполне вероятно, что про китайского посла придумали переводчики, чтобы одновременно и успокоить, и урезонить грубого Резанова, который постоянно напоминал окружающим о своем высоком статусе. «Японцы были очень удивлены поведением Резанова, потому что по японским традициям главными качествами по-настоящему выдающегося человека являются терпение и спокойствие»34. Сами же переводчики вели себя настолько вежливо, что Лангсдорф писал о том, что «можно было подумать, будто находишься в обществе самых воспитанных европейцев»35.

В середине октября голландское судно Gesnia Antoinetta вышло из бухты Нагасаки, предварительно выстрелив 150 раз из пушек в воздух. Русские, сидевшие без пороха, восприняли этот салют как своего рода насмешку. За это время «Надежда» и ее команда превратились в местную «туристическую достопримечательность». В дни, когда стояла хорошая погода, вокруг судна курсировали сампаны и лодки богатых горожан, с которых японцы наблюдали за жизнью чужеземцев. Посмотреть на русских привозили детей, «целые классы или школы», часто на лодках можно было увидеть кормящих матерей с младенцами, девушек с сямисэнами и другими щипковыми инструментами и просто любопытных с подзорными трубами. Однажды посмотреть на русских приплыл даже правитель (даймё) княжества Хидзэн, расположенного южнее Нагасаки. Его лодка была «украшена множеством ярких флагов и геральдическими эмблемами»36.

По словам Левенштерна, Резанов «валял дурака и лишался уважения всей нации», справляя малую нужду, одетый в нижнее белье, с палубы в воду. Левенштерн даже увековечил это на одном из рисунков в своем дневнике, сопроводив словами: «Резанов показывается на глаза народу Японии». Далее Левенштерн пишет, что Резанов стремительно «теряет уважение в глазах японцев, потому что не придерживается правил этикета», и заканчивает свою мысль следующим мрачным заключением: «Японцы совершенно заслуженно презирают нас, европейцев»37.

13. Унижение

Господи, дай нам терпение выдержать японские церемонии и русские капризы.

Герман Людвиг фон Левенштерн

Пока русский посол демонстративно мочился в воды залива Нагасаки, в Эдо проходили горячие споры о будущем японской цивилизации и ее отношении к иностранным государствам. Резанов даже и не подозревал, что его появление вызвало усиление политической борьбы между сторонниками сёгуната Токугавы – клана, который начиная с 1603 года управлял Японией от имени императора, и такими слоями населения, как купцы, которые могли получить выгоду от торговли с Россией.

Конечно, вопрос был не только в том, разрешить или не разрешить русским торговать с японцами. В первую очередь он затрагивал основу, на которой сёгунат держался почти два столетия. Речь идет о политике самоизоляции. По-японски эта политика называлась «сакоку» (sakoku), и окончательно она оформилась при