Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов
Чрезвычайно важен для понимания особенностей русской культуры отчеркнутый Толстым фрагмент, на полях которого он выставил 5 баллов и два плюса (5++). Важен потому, что знаменует солидарность Толстого и Гоголя в понимании главной задачи века: пробудить от сна «истинное русское чувство», дабы испросить у Бога «Гнева и Любви».
«Много, много предметов для лирического поэта — в книге не вместишь, не только в письме. Всякое истинное русское чувство глохнет, и некому его вызвать! Дремлет наша удаль, дремлет решимость и отвага на дело, дремлет наша крепость и сила, — дремлет ум наш среди вялой и бабьей светской жизни, которую привили к нам, под именем просвещения, пустые и мелкие нововведенья. Стряхни же сон с очей своих и порази сон других. На колени перед Богом, и проси у Него Гнева и Любви! Гнева — противу того, что губит человека, любви — к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам» (3, 392–393).
Как видим, Толстому оказалась сродни гоголевская тоска по «нашей удали», «решимости и отваге», «нашей крепости и силе». Сближала его с Гоголем и убежденность в том, что без истинного служения Богу нет и не может быть истинного художника. Толстой отчеркнул заключительный абзац письма, в котором прозвучала эта мысль, и на полях выставил пять баллов.
«Найдешь слова, найдутся выраженья, огни, а не слова, излетят от тебя, как от древних пророков, если только, подобно им, сделаешь это дело родным и кровным своим делом, если только, подобно им, посыпав пеплом главу, раздравши ризы, рыданьем вымолишь себе у Бога на то силу и так возлюбишь спасенье земли своей, как возлюбили они спасенье богоизбранного своего народа» (3, 393).
«…грустны и безлюдны наши пространства… Отчего это? Кто виноват?»
В четырех «Письмах к разным людям по поводу „Мертвых душ“» Гоголь предпринял попытку объясниться с читателями и критиками поэмы. Особенно примечательно в этом плане было второе письмо, в котором он будто оправдывался за включение в ткань прозаического произведения лирических отступлений — тех самых, которые вызывают неописуемый восторг у живущих спустя два столетия россиян. Но многим читателям гоголевской эпохи они казались излишеством, признаком художественного несовершенства. Но главные нападки шли по направлению неприятия высказанных в этих отступлениях идей.
Второе Письмо поражало глубиной затронутой в нем проблемы. Писатель, обратившись к современникам, поставил перед ними вопрос: почему при таком природном богатстве Россия, несмотря на все усилия Петра I и других императоров и их сподвижников, остается страной неухоженной, нищей, лишенной благодати земного устройства?
Причину бедности и неустроенности он увидел не столько в ошибках правительства, сколько в небрежительном отношении россиянина к жизни своего отечества, в его гражданской индифферентности, личной безответственности. Перечисляя многочисленные примеры тому, он сделал вывод:
«Словом — у редкого из нас доставало столько любви к добру, чтобы он решился пожертвовать из-за него и честолюбьем, и самолюбьем, и всеми мелочами легко раздражающегося своего эгоизма и положил самому себе в непременный закон — служить земле своей, а не себе, помня ежеминутно, что взял он место для счастия других, а не для своего» (3, 403).
Толстой перечеркнул текст Второго Письма в 1887 г. и никак не отреагировал на него в 1909-м. Казалось, гоголевская мысль о пробуждении в человеке потребности служить не себе, а людям, жить для счастья других должна была бы получить от него одобрение. Но этого не случилось. Почему? Ответ — в финальной части Письма.
«От души, — писал Гоголь, касаясь одного из лирических отступлений в „Мертвых душах“, — было произнесено это обращенье к России: „В тебе ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться ему?“ Оно было сказано не для картины или похвальбы: я это чувствовал; я это чувствую и теперь. В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырем. Всякое званье и место требует богатырства. Каждый из нас опозорил до того святыню своего званья и места (все места святы), что нужно богатырских сил на то, чтобы вознести их на законную высоту. Я слышал то великое поприще, которое никому из других народов теперь невозможно и только одному русскому возможно, потому что перед ним только такой простор и только его душе знакомо богатырство, — вот отчего у меня исторгнулось то восклицанье, которое приняли за мое хвастовство и мою самонадеянность!» (3, 404).
«Всякое званье и место требует богатырства», великое поприще, «которое никому из других народов теперь невозможно», ждет русского человека, русского богатыря.
В 1880-е годы Толстой уже твердо придерживался иного убеждения, что никакие внешние формы преобразования действительности, как и участия человека в них, не способны изменить мир к лучшему. Только через внутреннее самосовершенствование, через следование идеалам Христа лежит путь к возрождению человека и человечества.
Именно с этих позиций Толстой подошел к анализу трех других Писем Гоголя «по поводу „Мертвых душ“».
Читая Первое Письмо в 1887 г., он перечеркнул весь его текст, кроме 13 строк, которые отчеркнул и на полях возле них выставил оценку 5.
«В критиках Булгарина, Сенковского и Полевого (есть много справедливого, начиная даже с данного мне совета поучиться прежде русской грамоте, а потом уже писать. В самом деле, если бы я не торопился печатаньем рукописи и подержал ее у себя с год, я бы увидел потом и сам, что в таком неопрятном виде ей никак нельзя было являться в свет. Самые эпиграммы и насмешки надо мной были мне нужны, несмотря на то что с первого разу пришлись очень не по сердцу. О, как нам нужны беспрестанные щелчки, и этот оскорбительный тон, и эти едкие, пронимающие насквозь насмешки! На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного самолюбия, щекотливого, скверного честолюбия, что нас ежеминутно следует колоть, поражать, бить всеми возможными орудиями, и мы должны благодарить ежеминутно нас поражающую руку» (3, 398).
Текст, который выше выделен полужирным курсивом, Толстой в 1909 г. отчеркнул и на полях возле него поставил знак NB (4, 80), так же знаком NB и отчеркиванием он выделил еще один фрагмент текста:
«Иногда нужно иметь противу себя озлобленных. Кто увлечен красотами, тот не видит недостатков и прощает всё; но кто озлоблен, тот постарается выкопать в нас всю дрянь и выставить ее так ярко внаружу, что поневоле ее увидишь. Истину так редко приходится слышать, что уже за одну крупицу ее
