Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

И лишь книги объяснили мне это позднее.

Казалось бы, естественно было мечтать об игре на сцене, сделаться актером.

Но этого не произошло и не могло произойти.

Актеры менялись, а театр никогда. Значит вся эта машина важнее и нужнее.

Часто я играл на сцене, когда нужно было ребенка. Играя, я волновался, не перед публикой, а перед артистами и кулисами.

Я играл для них и о них только думал.

Зрительный зал… Это черная, неведомая публика, это для меня чужой и непонятный мир.

О чем же можно было мечтать юноше, стоящему у кулис, рядом с пожарным, или бродящему у декоратора, гримера или костюмера?

Что можно было придумать такого сверхъестественного в этом неестественном, искусственном мире?

Одно ясно…

Что это должно быть необычайно яркое и фантастическое!

Мечты плыли в невозможной фантастике…

Фантастике, в жизни невыполнимой.

И было интересно и грустно.

Самое сильное впечатление в детстве – это был приезд чревовещателя.

Однажды, как пишется в романах, на сцене появились большие черные ящики с крепкими замками, обитые железом с таинственными надписями белилами: «осторожно» и фамилией чревовещателя, написанной иностранным шрифтом.

Это уже было странно и производило впечатление.

Кроме того, этого не было никогда в театре.

Я плохо спал, всё снились ящики. Рано утром спустился на сцену, таинственные ящики стояли.

Но… В 10 часов пришел человек в черном костюме и с черными блестящими глазами и… ящики убрали в уборную и заперли, и запечатали двери.

Интерес повышался.

Я расспрашивал отца, что такое чревовещатель, я следил каждый день за ним, но двери запирались и я ничего не видел.

С нетерпением я ожидал дня выступления чревовещателя.

И вот, наконец, он наступил…

И какое горе! – Всех убрали со сцены, и я первый раз оказался зрителем в оркестре.

Занавес поднялся.

На сцене сидели мужчина и женщина. У женщины на руках мальчик, направо сундук, налево на подставке бюст женщины.

Они были неподвижны.

Прошло двадцать минут.

Это были куклы.

Они резко выделялись на черном фоне своей неподвижностью, но вот вошел чревовещатель, весь в черном, поклонился и блестящими глазами обвел публику…

И куклы… стали двигаться и говорить. Из сундука, прерывая диалог между супругами, высовывался мальчик и что-то кричал.

И в завершение чревовещатель, взяв голову женщины с подставки и надев ее на руку, стал расхаживать по сцене… и голова исполняла арию…

Это было потрясающе.

Я был ошеломлен…

Быть чревовещателем или вроде него – вот о чем я мечтал.

Живопись… Когда я увидел в первый раз картину «Вий» в Казанском музее, она решила мою жизнь. Это тоже куклы и как живые, и можно выдумывать, что хочешь, и это всё – и театр, и актеры, и декорации, и всё можешь сделать один…

Начал рисовать. Поступил в Казанское художественное училище.

И так, сделался живописцем, крайне левым художником абстрактной живописи, где композиционные, фактурные и цветовые задачи уничтожили предмет и изобразительность.

Вещи были странные. Я довел живопись до логического конца и выставил три холста: красный, синий и желтый, утверждая:

Всё кончилось.

Цвета основные.

Каждая плоскость есть плоскость, и не должно быть изображений.

Каждая плоскость до своих граней имеет один цвет.

Футуризм сейчас немыслим, вреден и бессмыслен, но тогда…

Ложно и неправильно, когда пишут, что левое искусство – извращение буржуазии, что это пресыщенная изысканность.

Не нужно лгать, можно и без этого доказать невозможность его существования сегодня.

В 1916 году в Москве я участвовал на футуристической выставке, называемой «Магазин», на Петровке. В то время я ходил и зимой, и летом в ободранном осеннем пальто, жил в каморке за печкой кухни, отгороженной фанерой, голодал и последние деньги, которые удавалось заработать, шли на краски.

Эта нужда настолько была сильна, что она мне и теперь часто снится, как тяжелый рефлекс прошлого.

Но я презирал буржуазию, презирал ее любимое искусство – Союз русских художников и эстетов «Мира искусства».

Вот кто были ее любимцами и отражали ее вкусы и мечты.

Эти эстеты, мещане, мечтатели о прошлом, реставраторы!..

Мне были близки художники такие же, как я, непризнанные, неокупаемые, обругиваемые во всех газетах, как Малевич, Татлин, Маяковский, Хлебников и другие.

Мы бунтовали против принятых канонов, вкусов и ценностей.

Мы работали и возмущали этот буржуазный мир и из-за этого нас не покупали и не принимали.

Мы чувствовали свою силу и ненависть к существовавшему тогда искусству.

…И полную правоту нового искусства.

Часами на выставках я объяснял и доказывал посетителям наше мировоззрение и искусство и глаза мои горели непримиримым огнем ненависти к «правому» искусству.

Мы были за новый мир, мир индустрии, техники и науки.

Мы были за нового человека, мы его чувствовали и не совсем ясно представляли в будущем.

Мы не лизали кистями морды у отъевшейся буржуазии.

Мы не писали их особняки, балы, усадьбы.

Мы были изобретателями и переделывали мир по-своему.

Мы не пережевывали натуру на своих холстах, как корова жвачку.

Мы создавали новое понятие о красоте и расширяли понятие искусства.

И в то время такая борьба – я полагаю – не была ошибкой.

И пришел 1917 год.

Вот пример, как я писал об искусстве в газете в 1918 году.

«Дерзкими замыслами мы смеемся вестниками

избавителей.

Мы проповедуем очищение как назидатели.

Мы нанизываем насаждения и, раскрывая череп,

сосредоточиваем

имена чудесников.

Открытые начинатели, сжимая испуг с земли,

сдвигаем тишину с упрямством ярости.

Как тигры,

рожденные в солнце,

мы выдумываем себя.

Если маленькие, стыдливые, вмещающие тишину

в своем мозгу,

и не могут быть добродетельными,

то что же ты,

пылающее творчество!

Боишься, как заразы,

шума красных птиц!

Что собираются над гигантскими городами.

Поспешно… окрыленно,

но не мстительно,

светом,

Светом, опаляющим сосуды кровеносные,

идет Революция

По изгибам высоких домов.

А вы,

как шелковичные черви,

Прячетесь по дорогам убегающих мытарей.

Искатели!

Смелые бунтари!

Прочь гоните отжившие мумии

влюбленных в романтические сумерки

исписанных старух

со сгнившим развалившимся великолепием.

Неистовые искатели,

Создадим дворцы новых исканий!

Дерзание дерзостных

Настоящее наше „вперед“»!

И мы пошли работать с большевиками с 1917 года.

А те, «правые» любимцы буржуазии, художники-реалисты и «Мир искусства» работать с большевиками не пошли.

Они выжидали…

Никто из правых не пошел руководить и учить в большевистские художественные школы и учреждения.

Мы организовали профессиональные союзы.

Мы делали плакаты, писали лозунги, украшали площади и здания.

Даже шрифт простой и четкий для демонстраций, мы его установили, и он существует до сих пор.