Виктор Васнецов - Екатерина Александровна Скоробогачева
В начале 1890-х годов Виктор Михайлович приступил к еще одному значимому начинанию, к воплощению своей давней мечты – строительству собственного дома в Москве[408], который получил широкую известность сначала в столице, позднее – во всей России. Художник решил возвести особняк на северной окраине столицы среди переулков и скромных строений Черной Троицкой слободы. Именно здесь, в 3-м Троцком переулке[409], по соседству с владениями Троицкого подворья Троице-Сергиевой лавры с храмом конца XVII столетия, освященным в честь Живоначальной Троицы, и Митрополичьими палатами, сооруженными на рубеже XIX – ХХ веков, он приобрел участок земли у крестьянки Ф. И. Родионовой, а также часть участка крестьян Филипповых.
Вероятно, эта местность привлекла его спокойствием тихой городской окраины, характерным старорусским колоритом жизни. Здесь, казалось, ничто не помешает уединению художника, необходимому для творчества в его доме-мастерской. Даже пролетки и извозчичьи повозки редко нарушали тишину. Троицкая слобода была застроена одноэтажными, реже двухэтажными домами, в основном деревянными, лишь иногда каменными. В них жили, как правило, представители купеческого и мещанского сословий. «Какой-то другой, особенный, совсем не московский мир»[410], – вспоминал племянник художника Всеволод Аполлинарьевич Васнецов. Выкупленный Виктором Михайловичем участок по северной границе соприкасался с пустующей землей, арендованной Троицким подворьем. В сентябре 1893 года в 3-м Троицком переулке начались строительные работы.
Помимо разработки проекта строительства собственного дома-терема в этот период художник участвовал во многих заметных общественных мероприятиях. По многолетней традиции в первый день нового года Виктор Васнецов принимал приглашение Мамонтовых, имевших в Москве дом неподалеку. Там 1 января 1893 года состоялось собрание мамонтовского кружка по поводу празднования пятнадцатилетней годовщины мамонтовских спектаклей. Многочисленные гости Саввы Ивановича расположились в гостиной, Виктор Михайлович поднялся и произнес искреннюю, глубокую речь, что стало одним из памятных моментов собрания. Его высокая и прямая фигура в темном сюртуке выделялась четким силуэтом в пространстве комнаты, залитого неярким светом зимнего солнца. На худощавом сосредоточенно-серьезном лице играли солнечные отсветы. Острый взгляд то направлялся на одного из присутствующих, то устремлялся вдаль. С воодушевлением, эмоционально, громче, чем обычно, он говорил, словно на одном дыхании:
«Господа, есть пословица: не красна изба углами, да красна пирогами. Изба, в которой мы теперь собрались, можно сказать, и красна углами, и красна пирогами. Да не в пирогах дело, не об них речь.
Не о хлебе одном жив будет человек, сказано – и поистине не о хлебе. Истина, добро, красота – необходимая и существенная пища человека, без них изведется человек, сгинет! Есть счастливые люди и семьи, которым Бог указал служить какому-либо из этих животворных начал.
Под гостеприимным кровом Саввы Ивановича и Елизаветы Григорьевны, видимо, приютился огонь служения добру и красоте. Около 15 лет, помню я, как все мы: друзья, родные и знакомые дома – собирались здесь каждое Рождество и непременно всякий раз уносили отсюда высокохудожественные и поэтические впечатления. Впечатления эти для каждого из нас незабвенны, а главное, нигде в другом месте мы их не получим – утверждать это можно смело. Кто эти родные и знакомые, жаждущие пожить художественно в этой артистической атмосфере семейного кружка? Каждый год я встречаю здесь Третьяковых, так беспримерно послуживших Русскому Искусству. Мамонтовы-Леонтьевские[411], ведь так любовно относятся ко всему художественному. Сапожниковы[412], практически служащие той же высшей красоте. Баташов И[ван] Н[иколаевич][413] – один из самых чутких людей к истинной поэзии во всем.
Безусловный Арцыбушев, который отдает шубу, шапку, сапоги, все – за искорку настоящего искусства. Кукины[414], так радующие душу участием в здешних спектаклях. Да всех и не перечтешь. Вся молодежь этих семей деятельно участвовала в радостях нашей художественной жизни, и сколько красоты она дала нам. А сколько художников жили и живут душа в душу с этой семьей! Репин вот и ныне не утерпел, приехал опять минутку пожить с нами; Поленов, Неврев, этот суровый старичина[415], Бермяту даже у нас играл, вот как! Антокольский, Кузнецов, Антон Серов[416], который, между нами будь сказано, растет художественно не по дням, а по часам – здесь в доме и рос, кажется; Врубель Михаил Ал[ександрович], Коровин, да и опять не перечислишь. Встречал здесь Сурикова, [Владимира] Маковского. Подумайте только: почтенный профессор Спиро! Каждый год старина катит сюда из Одессы! По три дня сидит голодом, под снежными заносами, и совсем замерзает, с трудом оттает, а чуть только начнет оттаивать, сейчас на сцену! И таких он нам дал хана Намыка, царя Берендея, что и век не забыть! Да, Петр Антоныч, такого царя Берендея, боюсь, русская сцена не увидит, жаль, что и Островский не видел. Почти все мы, помянутые художники, с славой поработали не только кистью, но и на сцене были не последними. Поленов сколько ролей прошел – прекрасным был Децием[417] с Елизаветой Григорьевной, Камоэнс[ом][418], Репин прекрасным Бермятой, Неврев – тоже! О Серове и говорить нечего: и балерина, и декоратор, Фатима, купец Измаильский, черкес и кто еще, не знаю, сегодня.
Калиныч – Врубель[419] тоже сегодня прекрасно играл.
Помню и почтенного профессора Поленова, пишущего декорации:[420] весь в белилах, саже, сурике, охре – глаз не видно, и тут же роль разучивает. С Репиным чуть не побранились о праве писать декорацию.
Так крепко привлекает нас всех к этой семье, конечно, и ласка хозяина и хозяйки дома, но, очевидно, есть нечто и
