Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански

В этом рассказе глава семейства[306] рассказывает о странном жильце, который обитает в их доме. Речь идет о шпульке для пряжи, умеющей говорить, ходить и даже подниматься по лестнице. Существо это не называется сыном напрямую, однако то, с какой резвостью оно повсюду бегает, наводит на мысль, что речь идет о сыне, пускай и неудачно получившемся. Одрадек – так зовут шпульку – обладает рядом черт, которые Кафка перед лицом отца в привычно самоуничижительном ключе охотно приписывает самому себе. Одрадек редко говорит, подчас ему, как ребенку, задают какой-нибудь вопрос, он смеется, хотя легких у него нет, и смех его напоминает шорох сухих листьев; он ни для чего не пригоден и потому весьма напоминает никчемного лоботряса; даже пряжа на нем не намотана как следует, а налипла «спутавшимися и свалявшимися обрывками»; он, конечно, существует, но при этом его бессмысленное и бесцельное существование загадочно. Это невиданное и забавное существо, столь роковым образом похожее на сына, в то же время представляет собой метафизического монстра. Ни одно понятие к нему не приложимо, оно уникально и неопределимо: «Подробнее, впрочем, об этом рассказать невозможно, поскольку Одрадек необычайно подвижен и поймать его нельзя».

Забота главы семейства, собственно говоря, состоит в том, что это потешное и диковинное, таинственное и никчемное существо – что-то среднее между крысой и сыном – может оказаться бессмертным[307].

Напрасно спрашиваю себя, что с ним будет. Разве он может умереть? Все, что умирает, имело прежде какую-то цель, производило какие-то действия и от этого износилось; об Одрадеке сказать этого нельзя. Значит, и под ноги моим детям и детям детей он еще будет когда-нибудь скатываться с лестницы, волоча за собой нитку? Он ведь явно никому не причиняет вреда, но представить себе, что он меня еще и переживет, мне почти мучительно.

«Забота главы семейства» была включена Кафкой в сборник «Сельский врач». Не исключено, что он посвятил книгу отцу именно из-за этого текста, тем самым придав их драматическим отношениям абсурдно-причудливый оборот.

Итак, за трагедией следует комедия бессмертной шпульки.

Глава 11

Узничество и моменты свободы. Письма к Милене из Мерана. Страх. С Миленой в Венском лесу. Счастливые дни и расставание. Литературное резюме истории в исполнении Кафки.

Наверное, в письме к отцу Кафка и вправду говорил от всего сердца и теперь чувствовал себя настолько свободным от отца, что продолжил поддерживать отношения с Юлией уже после того, как от свадьбы было решено отказаться. Он старался сохранить чувство облегчения, которое ему принесло «Письмо к отцу», о чем говорит ряд дневниковых записей, сделанных в начале 1920 года и включенных Максом Бродом в посмертное издание под названием «Он». В этих текстах Кафка явно дистанцируется и с примечательной безмятежностью смотрит на себя как на пограничный случай, одновременно тревожный и многообещающий.

Тревожно ощущать себя узником: «Он чувствует себя на этой земле узником, ему тесно, у него появляются печаль, слабость, болезни, бредовые мысли узников, никакое утешение не может утешить его <…>. Но если спросить его, чего он, собственно, хочет, он не сможет ответить, ибо у него – это одно из его сильнейших доказательств – нет представления о свободе».

В резком контрасте к этому многообещающим оказывается прямо-таки головокружительное чувство свободы и нового начинания, он видит колоссальные задачи, которые перед ним стоят, переживает восторг вперемешку с чувством, что они ему не по плечу. Но прежде всего это чувство подъема: «Все, что он делает, кажется ему, правда, необычайно новым, но и, соответственно этой немыслимой новизне, чем-то необычайно дилетантским, едва даже выносимым, неспособным войти в историю, порвав цепь поколений, впервые оборвав напрочь ту музыку, о которой до сих пор можно было по крайней мере догадываться. Иногда он в своем высокомерии испытывает больше страха за мир, чем за себя».

Чувство, будто он узник, усиливается у Кафки в моменты, когда он устремляется вовне в поисках кого-то, кто сумел бы его спасти. Напротив, освободительное чувство «новизны» охватывает его, когда он остается при самом себе и делает себя недоступным для суждения других людей. Тогда он может сломить силу этих суждений или по крайней мере ослабить ее посредством поэтического образа: «У него множество судей, они как полчища птиц в ветках дерева. Их голоса перемешиваются, в вопросах ранга и компетенции разобраться нельзя, к тому же их места то и дело меняются».

Вспомним о гнетущем образном ряде и настроении «Процесса». Здесь же страшные судьи превращены в стаю птиц, которая радостно щебечет и порхает. В этом и состоит облегчающий, избавляющий от вины эффект поэтического образа. Благодаря ему можно снова вздохнуть свободнее.

Сломить силу чужого суждения – это одно. Кроме того, важно не стать слишком зависимым от надежды, что тебя заметят. Он к этому готовится, о чем ясно свидетельствует оригинальное толкование той участи, которая постигла Робинзона:

Если бы Робинзон для утешения ли, от покорности ли, от страха, незнания или тоски так и не покидал самой высокой или, вернее, самой зримой точки острова, он бы вскоре погиб; но поскольку он, не рассчитывая на корабли и на их слабые подзорные трубы, начал исследовать весь свой остров и находить в нем радость, он сохранил жизнь и был хоть и в необходимой для разума последовательности, но все-таки в конце концов найден.

Если человек остался один, лучше всего «исследовать весь свой остров», то есть понять, куда его забросило. Но это не внушает большого оптимизма, и в следующей же записи Кафка оговаривается: «Ты делаешь из своей нужды добродетель. Во-первых, это делает всякий, а во-вторых, именно я этого не делаю. Я оставляю свою нужду нуждой, я не осушаю болот, а живу в их миазмах».

Робинзон сумел обжиться на острове, однако счастливым стал только после того, как его нашли. Тем не менее увеличить шансы на то, что тебя найдут, можно в том случае, если не слишком на это надеешься.

В начале 1920 года Кафку, по-прежнему состоявшего в отношениях с Юлией, нашла Милена.

24-летняя Милена Поллак, до замужества Есенская, уже имела за плечами насыщенную жизнь к моменту, когда