Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

года принадлежала самой Полине Виардо. 11 ноября 1852 года она писала влиятельному М.Ю. Виельгорскому: «Мне пришло в голову поехать приветствовать моих друзей в Санкт-Петербурге. Что вы об этом скажете? Как вы думаете, можно ли было бы что-нибудь сделать – или в конце сезона, или в Великом посту?» В другом письме к нему же, от 12 декабря 1852 года, П. Виардо благодарила его за содействие в заключении контракта с директором императорских театров Л.М. Гедеоновым.

Выступления Виардо в Петербурге в целом прошли неплохо, хотя некоторые отмечали, что голос ее ослаб в верхних регистрах. Об этих гастролях Виардо вспоминала Авдотья Панаева: «Не припомню, через сколько лет Виардо опять приехала петь в итальянской опере. Но она уже потеряла свежесть своего голоса, а о наружности нечего и говорить: с летами ее лицо сделалось еще некрасивее. Публика принимала ее холодно. Тургенев находил, что Виардо гораздо лучше стала петь и играть, чем прежде, а что петербургская публика настолько глупа и невежественна в музыке, что не умеет ценить такую замечательную артистку».

Тургенев внимательно следил за гастролями Виардо: «…Но вы живете в вихре, отнимающем у вас всё время, – и лишь бы вы обо мне, не забыли, мне больше ничего не нужно. Итак, ваш бедный муж был не в состоянии противостоять п<етербур>гскому климату; надо надеяться, что сейчас он уже совершенно поправился. Княжна М<ещерская> пишет мне также, что вы намерены жить в Москве в доме некоей княгини Голицыной; так ли это?..»

По-видимому, важной причиной этого приезда Полины Виардо на гастроли в Россию было желание увидеться с Тургеневым и таким образом прервать их длительную разлуку. Во всяком случае, весной 1853 года Виардо неожиданно из Петербурга едет в Москву, хотя выступления в там в ее ангажемент не входили. Сюда же в 20‐х числах марта по чужому паспорту приезжает Тургенев, и они проводят вместе десять счастливых дней. А 1 апреля Тургенев уже снова был в Спасском. Виардо, проследовавшая из России в Лондон, рассказала там Герцену об этом тайном путешествии его друга в Москву.

Через много лет Тургенев, вспоминая об этой поездке, ничего не говорил о встрече с Виардо, но вспоминал забавный случай, приключившийся с ним в Москве: «Когда я был сослан в деревню, раз зимой необходимо мне было во что бы то ни стало съездить в Москву… Как быть? Достал я фальшивый вид на имя купца и отправился. В Москве нанял комнату у вдовы-купчихи. Конечно, дома я не сидел, приходил только ночевать. Раз воротился я из театра и собрался ложиться спать. Вдруг является моя хозяйка с сыном и – бух в ноги. Что такое?! – «Батюшка, – восклицает, – возьми ты моего Гришку на выучку!» Оказалось, что вдова сильно удивлялась тому, что прибывший «купец» ничем не торгует и дома не бывает, и решила, что он «такой мошенник искусный, каких свет ни производил», и надобно к нему своего простоватого сына пристроить».

Приезд Полины несомненно означал очень многое для Тургенева, он всколыхнул все его сокровенные чувства… Он снова поверил, что Полина для него больше чем просто нежная привязанность: для него самого она ангел-хранитель, для его дочери Полинетт – приемная мать, она его возлюбленная, подруга, муза – все вместе. И поверил, что существует все-таки будущее в их отношениях. «Все эти концерты, должно быть, утомляют вас и чуть-чуть надоедают. Но вы отдохнете в Куртавнеле, в этом милом уголке земли, который я был бы так счастлив увидеть вновь! Что ж, ничего невозможного на земле нет…»

А 25 ноября 1853 года ссылка в Спасском закончилась, о чем Тургенев сообщает другу Анненкову: «Вы уже, вероятно, знаете, любезный П<авел> В<асильевич>, что мне позволено вернуться в Петербург – и потому я об этом распространяться не стану. Мне весело, что я опять попал в общую колею – и я очень благодарен за это позволение – тем более что и для моего здоровья оно очень полезно».

* * *

Однако, несмотря на весьма мягкие условия заключения, Тургенев никогда не смог простить царю Николаю I своего ареста и ссылки. «Добрый, мягкий Тургенев об одном человеке не мог говорить равнодушно, – бледнел и менялся в лице, – о Николае Павловиче», – вспоминали его друзья.

Тургенев рассказывал, как он узнал о смерти Николая I: «Распространился слух о его смерти, но официального известия еще не было. Приходит ко мне Анненков. «Верно, говорит, брат был во дворце, сам видел, – еще тепленький лежит». Анненков ушел. Мне не сидится дома, все не верится. Побежал на улицу. Дошел до Зимнего дворца, – толпа. Кого спросить? Стоит солдат на часах Я к нему, делаю грустное лицо, спрашиваю: «Правда ли, что наш государь скончался?» Он покосился только на меня. Я опять: «Правда ли?» Надоел я ему, должно быть, – отвечает срыву: «Правда, проходите». – «Верно ли?» – говорю. «Кабы я такое сказал, да было бы неверно, меня бы повесили…» – и отвернулся. «Ну, думаю, это, кажется, убедительно».

На похороны его смотрел я из квартиры одного знакомого. Народу набралось много. Дам усадили у окошек, мужчины стояли за ними. Вот потянулась процессия. Передо мной одна барыня невыносимо кривлялась, стонала, ломала руки, насильственно рыдала, – давно уж она меня раздражала. Только вдруг восклицает она: «Кто? Какой русский, какой злодей не плачет об нем!» Вы видите, я человек тихий, смирный, но тут я не выдержал, закричал: «Я, я, сударыня, я не плачу!» Она у меня пискнула даже, а сам я скорее за фуражку и вон».

В воспоминаниях немецкого филолога Людвига Фридлендера, напечатанных в «Вестнике Европы», также приводится рассказ Тургенева о радостном чувстве освобождения при известии о кончине Николая I.

17. Несостоявшаяся женитьба

23 ноября 1853 года закончилось время спасской ссылки, Тургенев снова чувствует себя свободным, как птица, и летит в Петербург.

Борис Николаевич Чичерин воспоминал: «Я познакомился в Петербурге и с тамошними литераторами. Грановский дал мне письмо к Тургеневу. Он жил тогда на хорошенькой квартире у Аничкова моста, обыкновенно обедал дома и любил собирать у себя маленький кружок приятелей. Я часто у него бывал, когда наезжал в Петербург, и находил всегда большое удовольствие в этих беседах. Тургенев был тогда на вершине своей славы. Живя на родине, окруженный друзьями и почитателями его таланта, он играл первенствующую роль между литераторами и был предметом всеобщего внимания. Все, что в нем было суетного и тщеславного, могло быть вполне удовлетворено; он успокоился и благодушно наслаждался приобретенною репутациею. Разговор его был чрезвычайно привлекателен.