Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов
В 1850-е годы, работая над своими художественными произведениями, Толстой раздумывал об оценке творчества Гоголя русской критикой. Так, в вариантах 2-й и 3-й редакций «Детства» (1852) содержится размышление о том, какой должна быть критика. Писатель был убежден, что сочинения Дружинина, Григоровича, Гоголя, Гончарова анализировались не так, как нужно, и что нельзя незаслуженно ругать «первостепенных писателей», их «свистать не позволено». И по ходу он призвал читателей не допускать отождествления автора с героями, как можно дальше бежать от наивного восприятия творчества: «Рассматривайте всякое сочинение без всякого отношения к его автору» (1, 211).
Прошел год, и Толстой, знакомясь с письмами Гоголя, записал слова, которые ознаменовали собою начало второго этапа приобщения к творчеству предшественника:
«8 сентября 1857 г. Читал полученные письма Гоголя („Выбранные места из переписки с друзьями“. — В.Р.). Он просто был дрянь человек. Ужасная дрянь» (47, 156).
Л. Н. Толстой. 1856 г.
Что же случилось? Что вызвало у Толстого такой порыв раздражения? Одна из дневниковых записей проясняет суть изменения отношения Толстого к личности автора «Переписки».
17 ноября 1857 г. Толстой провел вечер у Аксакова, где «напрасно» спорил о Гоголе (47, 163). К сожалению, суть этого спора так и осталась для нас скрытой. Быть может, она была связана с неприятием Толстым непомерной гордости автора «Переписки». Ведь и сам Толстой в этот период вел каждодневную борьбу между дарованной ему Богом «чистотой нравственного чувства» и гордыней, тщеславием, вызванными не только особенностями его натуры, но и быстрым признанием его писательского дара российской элитой.
В конце 1880-х годов Толстой вновь перечитал «Выбранные места из переписки с друзьями». Глубина его интереса к творчеству Гоголя периода душевного преображения была вполне обоснованной. Он, как и создатель «Мертвых душ», пережил духовный кризис и, говоря народным языком, на собственной шкуре испытал хулу элиты, обвинившей его и Гоголя в «сумасшествии». К моменту чтения «Выбранных мест…» в 1887 г. Толстой был автором не только великих романов «Война и мир», «Анна Каренина», книг для детей, включая «Азбуки», но и знаменитой «Исповеди», написанных после перелома народных рассказов, повестей «Холстомер», «Смерть Ивана Ильича», пьесы «Власть тьмы», нравственно-религиозных трактатов «В чем моя вера?», «О жизни», социально-публицистического сочинения «Так что же нам делать?», ряда статей о народной жизни и народном просвещении.
Толстой. Ясная Поляна. Фото М. А. Стаховича. 1887 г.
Так что обращение в третий раз к чтению гоголевской переписки с друзьями было вызвано внутренней потребностью писателя сравнить собственные раздумья о социальном бытии человека, народа, человечества с раздумьями гениального предшественника.
Были и другие причины: поиск значимых для духовной жизни русского народа произведений отечественных писателей и уже зревшая в душе Толстого идея афористического обобщения мудрых мыслей предшественников и современников. Обе идеи были реализованы Толстым.
Толстой понял внутреннюю потребность Гоголя обратиться к русскому читателю с искренним словом о самом главном в жизни и искусстве. Именно в этот раз многие мысли Гоголя настолько поразили Толстого, что он, великолепно зная «Мысли» Паскаля (читал их как на французском, так и на русском), не побоялся назвать их автора «нашим русским Паскалем».
«Очень меня заняла последнее время еще Гоголя переписка с друзьями, — писал Толстой П. И. Бирюкову 5 октября 1987 г. — Какая удивительная вещь! За 40 лет сказано, и прекрасно сказано, то, чем должна быть литература. Пошлые люди не поняли, и 40 лет лежит под спудом наш Паскаль. Я думал даже напечатать в Посреднике выбранные места из переписки. Я отчеркнул, что пропустить» (64, 98–99).
Н. В. Гоголь. Рисунок К. П. Мазера. 1840
Через несколько дней Толстой сообщает В. Г. Черткову о том, что он занят важным делом, о котором сделал приписку в письме к П. И. Бирюкову:
«…я приписал о Гоголе вот что: перечел я его переписку 3-й раз в жизни. Всякий раз, когда я ее читал, она производила на меня сильное впечатление, а теперь сильнее всех. Я отчеркнул излишнее, и мы прочли вслух — на всех произвела сильное впечатление и бесспорное. 40 лет тому назад человек, имевший право это говорить, сказал, что наша литература на ложном пути — ничтожна, и с необыкновенной силой показал, растолковал, чем она должна быть, и в знак своей искренности сжег свои прежние писанья. Но многое и сказал в своих письмах, по его выражению, чтò важнее всех его повестей. Пошлость, обличенная им, закричала: он сумасшедший, и 40 лет литература продолжает идти по тому пути, ложность которого он показал с такой силой, и Гоголь, наш Паскаль, — лежит под спудом. Пошлость царствует, и я всеми силами стараюсь, как новость, сказать то, чтò чудно сказано Гоголем. Надо издать выбранные места из его переписки и его краткую биографию — в Посреднике. Это удивительное житие» (86, 89–90).
В письме к Н. Н. Страхову, сообщая о том воодушевлении, которое произвела на него «Критика практического разума» И. Канта, Толстой продолжает с восхищением отзываться о переписке Гоголя и дает оценку разыгравшейся драме между автором «Мертвых душ» и его современниками.
«Еще сильное впечатление у меня было, подобное Канту — недели три тому назад при перечитывании в 3-й раз в моей жизни переписки Гоголя. Ведь я опять относительно значения истинного искусства открываю Америку, открытую Гоголем 35 лет тому назад. Значение писателя вообще определено там (письмо его к Языкову) так, что лучше сказать нельзя. Да и вся переписка (если исключить немногое частное) полна самых существенных, глубоких мыслей. Великий мастер своего дела увидал возможность лучшего деланья, увидал недостатки своих работ, указал их и доказал искренность своего убеждения и показал хоть не образцы, но программу того, что можно и должно делать, и толпа, не понимавшая никогда смысла делаемых предметов и достоинства их, найдя бойкого представителя своей низменной точки зрения (речь идет о письме В. Г. Белинского к Гоголю по поводу „Выбранных мест“. — В.Р.), загоготала, и 35 лет лежит под спудом в высшей степени трогательное и значительное житие и поученья подвижника нашего цеха, нашего русского Паскаля. Тот понял несвойственное место, которое в его сознании занимала наука, а этот — искусство. Но того поняли, выделив то истинное и вечное, которое было в нем, а нашего смешали раз с грязью, так он и лежит, а мы-то над ним проделываем 30 лет ту самую работу, бессмысленность которой он так
