Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

и вообще крайне слаба… Совета министров нет… Разработанной и продуманной идеологии у них нет… правительство кустарное и провинциальное»[244]. Исключение автор делал для министерств внутренних дел и юстиции, работу которых оценивал позитивно. Еще ранее он писал тому же адресату: «Верховный правитель пользуется общественным доверием и возбуждает личные к себе симпатии. По всей вероятности, это мудрый и твердый государственный деятель. Беда в том, что государственный аппарат начал складываться до него… Сам Колчак очень чуток, понимает дефекты существующего и ищет общественной опоры. Между ним лично и широкими общественными кругами уже создались сердечные связи». В связи с этим Белоруссов считал необходимым помочь ему «эмансипироваться от здешних калифов на час»[245]. Но по мере нарастания военных неудач он сообщал, что Колчак «дурно окружен реакционным офицерством» во главе с «совершенно никчемным» начальником штаба Д.А. Лебедевым, в этом окружении, по его словам, «господствует настроение реакционно-мстительное, презрительное к общественности, жидобойное, сильно развито пьянство»[246].

В недостатках правительственного аппарата сказывалась бедность Сибири интеллектуальными ресурсами, о которой писал председатель Восточного отдела ЦК кадетской партии А.К. Клафтон Н.И. Астрову в июле 1919 года: «Если бы не беженцы с Урала, Волги, то Сибирь не могла бы создать и того, что есть… Сюда надо срочно присылать лучшие силы, чтобы они могли руководить общественной и государственной жизнью»[247].

Сказывался на работе правительства и характер военной диктатуры. Военные различных рангов вмешивались в гражданские дела на всех уровнях. Против такого положения протестовали многие администраторы и часть либеральной прессы, указывая на некомпетентность военных в ряде вопросов. Позднее, в июне 1919 года по многочисленным жалобам на произвол был создан Комитет по обеспечению порядка и законности в управлении, призванный координировать действия военных и гражданских ведомств; в него вошли министр внутренних дел, военный министр и министр юстиции[248]. В официальных документах неизменно подчеркивалась необходимость законности в действиях властей всех уровней. Еще в декабрьском циркуляре 1918 года о взаимодействии военных и гражданских властей Колчак отмечал, что «в пределах нормальной жизни военные начальники не должны вмешиваться в деятельность гражданских властей и в сферу их компетенций»[249]. Но кардинально изменить ситуацию не удалось. Впрочем, характерный для Гражданской войны произвол на местах наблюдался и у красных, только в других формах.

Централизация власти еще более усилилась после тяжелых поражений армии Колчака летом 1919 года, сопровождавшихся отступлением за Волгу и Урал. По его указу от 7 августа Совету Верховного правителя предоставлялись дополнительные широкие полномочия по организации обороны. В городах начали реквизировать для нужд армии автомобили и экипажи.

Пресса нередко критиковала правительство за склонность к трафаретным декларациям, не всегда подкреплявшимся реальными делами, бюрократизм и громоздкость – черты, присущие и старым российским госструктурам. «Наш административный аппарат, – писала омская “Наша заря”, – как и старый (т. е. царский. – В. Х.), успел превратиться в своего рода государство в государстве»[250]. В июле 1919 года группа демократически настроенных членов Государственного экономического совещания (о котором речь еще пойдет) в докладной записке А.В. Колчаку указывала: «Деятельность центрального правительства не подчиняется какой-нибудь определенной программе. Она случайна и зависит часто от скрытых безответственных влияний… Разросшийся аппарат… не имеет живой связи со своими представителями на местах», что ведет к произволу «отдельных агентов власти». В записке отмечались «несогласованность действий между всеми ведомствами», вмешательство военных властей в сферу гражданского управления, вследствие чего «население начинает выражать сомнение в преимуществах власти Временного Российского правительства перед властью большевиков». Авторы записки подчеркивали, что перечисленное – не «проявление чьей-либо злой воли», а «следствие слабости власти и оторванности ее от населения»[251]. При этом государственные структуры формировались как всероссийские, для обслуживания всей страны. Многочисленные учреждения заполняли люди не всегда квалифицированные, порой попросту уклонявшиеся от фронта. Лишь осенью 1919 года, уже в обстановке военных поражений, госаппарат был сокращен почти на 40 % для высвобождения сил на фронт[252]. Но эта мера существенно запоздала.

Нельзя забывать и о том, что мутная волна революции вынесла на поверхность разнообразную «накипь», размножила типы политических хамелеонов. Не забуду рассказ моего деда об их соседе в Томске, офицере колчаковской контрразведки, ушедшем с отступающей колчаковской армией, которого дед четверть века спустя, уже после Великой Отечественной войны, неожиданно встретил (уже под другой фамилией) в качестве… председателя райисполкома! о таких красноречиво писала омская газета «Заря»: «Умеренные при монархии, многие из них после Февральского переворота сделались крайне левыми и приняли самое деятельное участие в развале фронта и разрушении государства… поспели перекраситься во все цвета радуги до крайнего интернационализма включительно», а теперь «эти господа вновь начали надевать на себя тогу государственности»[253]. Вечно актуальные строки…

Местами, впрочем, проводились в жизнь и реальные либеральные принципы. Так, органы Госконтроля, в соответствии с принципом разделения властей, были сделаны независимыми от правительства и несменяемыми. Закон о независимом государственном контроле был введен в действие с 1 июня 1919 года.

После колчаковского переворота партийный облик Российского правительства изменился с уклоном «вправо». Ранее кадетов в нем насчитывались единицы, но при Колчаке уже к лету 1919 года они составляли половину министров (7 из 15) – хотя, как уже говорилось, со вступлением в должность все министры формально объявляли о выходе из своих партий. Кадетами были 3 из 5 перечисленных выше наиболее влиятельных деятелей колчаковского правительства – В.Н. Пепеляев, Г.Г. Тельберг и Г.К. Гинс. Программные установки правительства А.В. Колчака (как и А.И. Деникина) разрабатывались при участии кадетских идеологов.

С другой стороны, поскольку колчаковское правительство приобрело во всех уголках белой России значение и авторитет Всероссийского, в нем возрос удельный вес «пришлых» министров, не бывших выходцами из Сибири. Если на момент переворота 18 ноября коренные сибиряки или люди, связанные с Сибирью длительной работой, составляли в правительстве 3/4, то уже к лету 1919 года их оставалось менее половины.

В эмиграции и в среде сочувствующих Белому движению современников распространено мнение, будто лишь барон П.Н. Врангель первым из белых вождей поставил вопрос о первоочередности (прежде возрождения «единой и неделимой» России) создать «хотя бы на клочке Русской земли» такие условия, которые показали бы народу лучший уровень жизни, чем при большевиках. Это не так, о чем свидетельствует хотя бы телеграмма А.В. Колчака британскому военному министру сэру Уинстону Черчиллю от 16 сентября 1919 года: «В случае, если бы борьба затянулась на предстоящую зиму, перед нами встанет, кроме военного дела, еще и другая трудная и важнейшая, по моему убеждению, задача – создать такие условия жизни в освобожденных уже частях России, которые удовлетворили бы острые экономические нужды населения и дали ему облегчение в переживаемых испытаниях»[254]. Показательно, что за полтора месяца до катастрофы на фронте, за которой последовало падение белой столицы, адмирал (видимо, окрыленный успехами А.И. Деникина