Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
⁂
В этот сезон Немирович сумел-таки организовать гастроли в Петербурге, и в середине февраля труппа впервые поехала покорять столицу, в то время как Чехов, поколесив по югу Франции и посетив Италию, в начале марта вернулся в Ялту.
– Наконец-то ты дома, – радовалась Евгения Яковлевна. – И что ж хорошего в той Ницце, что ты там так долго сидел?
– Море. Пальмы. Эвкалипты. Олеандры. Женщины. Апельсины, – коротко в своей шутливой манере ответил Чехов. – Но главное, мамаша, там тепло.
– Тепло – это хорошо. А мы тут всё печи топим. Плохо без тебя. Я соскучилась.
– Я тоже соскучился, – поцеловал мать писатель.
Он действительно соскучился и по своему письменному столу, и по своему саду, да и по актрисе тоже соскучился. Но Ольга сейчас была в Петербурге на гастролях, а ему в этот северный город дорога была противопоказана категорически.
Все месяцы его пребывания за границей Ольга писала своему писателю ежедневно, подробно описывая весь прожитый день, оговорки актеров во время спектаклей и трудности на репетициях, ужины в ресторанах и веселые вечеринки, доверяла ему свои мысли и впечатления. Ее письма были длинными, интересными, и порой Чехов читал их по два, а то и по три раза. Он тоже ей писал часто, но весьма коротко, без эмоций, лишь скупо перечисляя то, что видел, с кем общался, и только перед тем, как прощаться, вдруг неожиданно становился нежным и одаривал ее ласковыми словами: «…крепко целую тебя, моя дуся. Извини, что мало пишу. Зато люблю много мою собаку…» Но Ольге этого было мало. Она переживала. Ей казалось, что он не хочет делиться с ней своими мыслями, считая ее глупой. А тем не менее это было совсем не так. Как раз благодаря ее письмам Антон Павлович понял, что имеет дело с умной, талантливой женщиной, умеющей тонко подмечать разные мелочи, порой поднося их с хорошим юмором, и любящей в меру пофилософствовать. Через эти письма он полюбил ее еще больше. А свои мысли он в большей мере поверял своим произведениям, в которых был тоже немногословен, и переписке с друзьями, коих у него было предостаточно. Ольгу волновала не только краткость его писем, но и неясность в их отношениях. Она порой поднимала эту проблему, но Чехов не только не хотел ее решать, но и пресекал эти ее посягательства на корню.
«…Ты хочешь и ждешь какого-то объяснения, – писал он, – какого-то длинного разговора с серьезными лицами, с серьезными последствиями, а я не знаю, что тебе сказать, кроме одного, что я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, что я тебя люблю – и больше ничего. Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бациллу, а в тебя любовь к искусству…»
После этого письма Ольга решила более ничего не требовать и ни о чем не спрашивать до поры до времени. Она теперь просто писала ему о своей любви и описывала первые гастроли Художественного театра в Петербурге, которые, кстати, проходили довольно странно. Публика принимала их с восторгом, а критика накинулась на московский театр и ругала их в пух и прах! Самый известный петербургский критик Амфитеатров написал, посмотрев пьесу «Одинокие»: «Г-жа Книппер, с маловыразительным лицом… представляет просто флегматичную даму в роли Анны Мар. Похвалы этой актрисе в некоторых журналах являются для меня совершенной загадкой… Плохая актриса…» При этом он восхвалял Андрееву в этом же спектакле в роли Катхен. Знал бы он, какую боль нанес Ольге, сравнивая ее именно с красоткой Андреевой!
Чехов, прочитав эти статьи в газетах, которые приходили ему в Ялту, немедленно написал своей собаке утешительное письмо, чтобы она не отчаивалась и не переживала.
«…Милая моя, не читай газет, не читай их вовсе, а то ты у меня зачахнешь…»
Но Ольга и не думала расстраиваться.
«…Живем, играем. Облаяли нас все, а мы ничего…» – писала она Чехову.
Но вот театр представил питерской публике пьесу Чехова «Три сестры». Посмотрев спектакль, Амфитеатров тут же кардинально меняет свое мнение об актрисе Книппер и просто захлебывается от восторга, наделяя ее всеми хвалебными эпитетами, которые только находятся у него в лексиконе. Из «плохой» актрисы она в момент превращается у него в «очаровательную и непревзойденную приму российской сцены». Все петербургские критики хором восхваляют и ее, и других актеров, но зато огромную лавину негатива обрушивают теперь на автора. «…Ни мысли, ни диалогов, ни страсти, ни юмора, ничего! А подите – полюбуйтесь: зала набита битком, молодежь млеет и наслаждается всем этим жалким распадом российской интеллигенции», – писал Боборыкин. «Пьеса „Три сестры„– клевета на провинцию, на русскую жизнь, на современного человека…» – писал другой критик. «Эта пьеса – крайний художественный и человеческий пессимизм, выражение личного, мрачного, ужасного, безотрадного взгляда Чехова на жизнь», – писал третий. «Слабая пьеса!» – делал заключение четвертый. А успех спектакля, очереди за билетами и восторги зрителей критики приписывали к массовому психозу, мастерству режиссеров Художественного театра и таланту актеров.
Теперь Ольга пишет утешительное письмо Чехову: «…разве критики люди образованные? Это всё ограниченные люди… Не порть себе настроение! Плюнь на них…»
Станиславский перед очередным представлением «Трех сестер» утешал и себя, и актеров, собрав их в актерском фойе, следующим:
– Почти у каждого театрального критика здесь в Петербурге что ни любовница или жена, так обязательно актриса!
– Вот-вот! У критика Кугеля из «Петербургской газеты» любовница Холмская играла Елену Андреевну в «Дяде Ване», – выкрикнул Москвин. – Отвратительно играла!
– Вот я об этом и говорю, – продолжил Константин Сергеевич. – Потому-то они так болезненно и переживают наш триумф в чеховских пьесах, что в их театрах эти пьесы проваливаются. Не будут же они в этом винить своих жен и любовниц, вот они и обвиняют автора. Пьесы, видите ли, слабые у Чехова! Но Московский Художественный театр преподал им урок! Мы доказали, что автор прекрасен, понятен зрителю и заставляет его думать и сопереживать! Зрители нас любят. Это и есть главное. Мы играем для них, а не для этой злобной кучки бездарностей!
И все ему поверили и играли прекрасно, и публика опять кричала «браво» и не хотела покидать зал.
Но, естественно, все эти рецензии действовали на Чехова удручающе. Кроме того, волновало его и все то, что творилось в это время в стране. А происходили большие волнения. Петербург содрогался от бурных выступлений студентов, протестующих против указа государя
