Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков
– Видя, что не ладится у государева войска и новый приступ, – продолжал свою повесть старец Ларюшка, – атаман Сусар Фёдоров говорит Ивану Грозному ту речь, с которой уже подходил к нему. И тогда, видя, что казаки знают, что говорят, царь повелевает подкатывать в глубокие подкопные рвы под крепкие казанские стены бочки с порохом. И Сусар со своими донцами и черкасами, и со многими иными кинулись исполнять волю государя. А был тогда день субботний, и праздник Владычицы нашей Богородицы – честного Её Покрова. И вот уже прошёл день субботний и забрезжил день Преславного Христова Воскресения, день всемирной радости и памяти святых великомучеников Киприана и Устины. В царском полку в походной шатровой церкви пели заутреню. Русское войско, каждый, кто носил копьё или бердыш, меч или протазань, – все, где бы его ни застал этот час, возносили молебны господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице, и всем святым небесным силам, и великим русским чудотворцам, и всем святым небесным силам на одоление. Сам же государь Иван Васильевич перед иконостасом, освещённым многими свечами, непрестанно творил земные поклоны и бился головой оземь, и часто ударял себя руками в грудь, и рыдал, задыхался и всхлипывал, и обливался горючими слезами, прося того же. Молились и братья наши казаки, а особенно горячо Сусар Фёдоров и атаманы. И вот, дети мои, братцы-казаки, сотворивши последние молитвы, войско взялось за оружие. А Сусар со своими атаманами, есаулами и простыми казаками кинулись во рвы.
Молодые казаки замерли, так что блики костра играли на их лицах и одеждах, как на неподвижных береговых камнях, а старики тихо шептали: «Так оно и было, Ларюшка, правда твоя…» Старец же, видя, какое сильное впечатление производят его слова, рокотал уже во всю мощь своего голоса и души:
– А в царской шатровой церкви ту минуту диакон, читавший Святое Евангелие, возгласил: «И будет едино стадо и един пастырь!» Сусар же, сердцем чуя эти слова, поджёг порох. Огонь, будто одуревший от внезапной свободы змей, метнулся под стену и загрохотала земля, подобно сильному грому, и затряслось всё то место, где стоял город, и заколебались, словно струги на Волге, городские стены и башни, и едва город не разрушился до основания. И вырвался огонь из пещер, вырытых под городом, и свился в единое пламя, и поднялось оно до облака, шумящее и клокочущее, словно некая большая и сильная река, так что и русские воины пришли в смятение от страха и побежали подальше от города. Но не казаки. И прорвало крепкие городские стены, которые прежде ничем невозможно было сокрушить, и рухнуло одно прясло, а в другом месте – полпрясла, в третьем же месте – саженей десять. И подняло тайник, где осаждённые хранили порох, и понесло на высоту, словно ветром сено или дорожную пыль, большие брёвна с находившимися на них людьми, и стало относить их в сторону над головами русских воинов, и разбросало их далеко в лесу и на поле за десять и за двадцать вёрст, где не было русских людей. И Божьим ограждением не убило большими теми брёвнами ни одного русского человека. Поганые же, что находились на стенах и угрозы и укоры посылали русским воинам, все безвестно погибли: одних брёвна и дым умертвили, других огонь поглотил. А те казанцы, мужчины и женщины, что находились внутри города, от сильного грохота помертвели со страху и попадали на землю, думая, что под ними проваливается земля или содомский огонь сошёл с неба, чтобы спалить их. И, безгласные, словно камни, в изумлении смотрели они друг на друга, и, ничего не видя, не в силах были вымолвить друг другу и слова, и долго лежали так. Воеводы же Большого и иных полков, видя, что наступил решительный час, что казаки Сусара Фёдорова прорубили им дорогу к победе, воскликнули, обращаясь к своим воинам: «Что долго стоите вы без дела? Пособим же и мы славным казакам, потрудимся немного и обретём вечную славу!» И даже сам государь Иван Васильевич дерзнул намерением самому идти на штурм во главе Большого полка, чтобы показать всем пример храбрости, но воеводы силой удержали его и не дали ему воли, дабы не случилось какого греха. И отвели его в стан, увещевая тихими словами: «Тебе, о царь, подобает спасти себя и нас: ведь если все мы будем убиты, а ты останешься здоров, то будет нам честь и слава, и похвала во всех землях, и останутся у тебя сыновья наши, и внучата, и родственники, и снова будет у тебя вместо нас множество слуг; если же мы все спасёмся, а тебя одного, самодержца нашего, погубим, то будет нам не слава и похвала, но стыд, и срам, и поношение от других народов, и вечное унижение, и уподобимся мы овечьим стадам, не имеющим пастуха, бродящим по пустынным местам и горам и поедаемым волками». Воеводы пустили на штурм свои полки и вошли в город. Казаки же были уже там и рубились на тесных улицах и проулках. А впереди Сусар Фёдоров, молодой Ермак Тимофеевич и другие атаманы и есаулы. И хлынула кровь на городские камни и в один миг затопила их. Воеводы кричали, ободряя свои полки: «Дерзайте и не бойтесь, о друзья и братья, и поспешите на дело Божье – сам Христос невидимо помогает нам!» Так кричали воеводы и воинские головы. И пошли, пошли вперёд московские полки. И не удержали их ни реки, которые прежде всякий раз мешали движению войск, ни глубокие рвы, ни сама казанская крепость: подобно птицам, перелетали они через них и растекались по городу московским паводком. О, сколько крови было пролито в те часы начавшегося штурма! Одни прорубали целые просеки и рвались вперёд, другие такими же могучими мечами и копьями пытались остановить их. Вот уже смешались казаки со стрельцами, дворяне с детьми боярскими, простые кольчуги с сияющими золотом и серебром доспехами. Новая волна москвы хлынула в город. Враг силён и мужества ему не занимать, и рука тверда, клинка не выпускает, и на том клинке уже много русской крови, а потому ненависть призывает смыть ту православную кровь кровью басурманской. И лезут по бесчисленным лестницам на стены воины Иоанна Грозного и вольные казаки, сбрасывают с заборолов вниз, на копья последних защитников Казани. Некоторые же, словно птицы или белки, повсюду зацеплялись, как когтями, железными
