Записки прижизненно реабилитированного - Ян Янович Цилинский

Выступления закончились. Аудитория напоминала изможденного бойца, который лежит на земле, клокочет ненавистью и набирается сил, чтобы нанести еще один жестокий удар в тело упавшего рядом с ним и находящегося в таком же состоянии противника.

Воспользовавшись паузой, на трибуну проскользнула уборщица тетя Глаша. У этой придурковатой и преждевременно состарившейся женщины было славное прошлое. В конце 20-х и начале 30-х годов фотографии ткачихи-ударницы Глафиры Павловой красовались на страницах газет и обложках журналов. В 1929 году она была делегатом I Всесоюзного Съезда ударных бригад. Рекорды Павловой служили маяком для ткачих-стахановок Марии и Евдокии Виноградовых. Глафира умела работать, но отличалась редкой бестолковостью. Женщина не могла выступить на собрании и произнести нужное даже по написанному. Подсказки не помогали. Ткачиха была глуховата. Она не годилась в ударницы, которых можно было показывать, приглашать на слеты и возить для обмена опытом. Силы Глафиры убавились. Рекорды закончились. Про чудо-ткачиху забыли. Она неприметно доживала свой век и зарабатывала на хлеб и четвертинку, служа уборщицей. Старуха была добра, приветлива и чувствительна. Она любила собрания. Ей помнилось почетное место в президиуме, хвалебные речи и аплодисменты во славу ударницы Глафиры Павловой. В жизни ничего не осталось хорошего, кроме этой памяти. Мужа у Глафиры не было, дети ее забыли. Партийный секретарь не разрешал коммунистке Павловой выступать на собраниях, но она всегда ухитрялась подать голос.

— Товарищи, родненькие, — заголосила тетя Глаша. — Беда-то какая! Дочка у Сергеича в тюрьму попала! Разве за девками усмотришь? У соседки Маньки дочке всего шестнадцать, а ходит брюхатая. Кто заделал, не сказывает. Знать, сама не ведает. Трудно с девками!

Ответом на речь тети Глаши стал не издевательский смех, которым обычно встречали ее откровения. По аудитории прошел протяжный стон, но это был не крик боли, а вздох облегчения. Такой стон издает измученный нестерпимым страданием больной, когда боль снимает лекарство. Исцеление задыхающимся от ненависти людям принесли бесхитростные слова недалекой и несчастной старухи. Ненависть отступила, в душе загорелась заря очищения, пришел стыд за свое позорное неистовство. Многие призадумались.

Думал и Ушастый. Мысли у Матвея Ивановича были далеко не руководящие. Он вспоминал о своей беде и дочери Ленине. Матвей Иванович воспитывал единственную дочь в духе передового марксистско-ленинского учения, а она еще девчонкой вздергивала хорошенький носик и заявляла:

— Папа, ты не современен!

В 1947 году, когда дочь училась в девятом классе, отец взялся за нее серьезно. Он всю зиму повторял Ленине курс партийных наук, который сам слушал в трехгодичной Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). Ушастому казалось, что дочь впитала знания. Но это было заблуждением. Несмотря на противодействие отца, заложенную в душу дочери марксистско-ленинскую теорию побеждали пережитки реакционной буржуазной идеологии. Ленину интересовали лишь наряды, вечеринки и мальчики. Дома она потихоньку курила, а на вечеринках выпивала. Увлекалась формалистической западной музыкой, пропитанной гнилой безыдейностью, пошлостью и аполитичностью. В школе дочь занималась посредственно. Отец с трудом определил ее на учение в пищевой институт по кондитерской специальности. Там она кое-как переходила с курса на курс. Занималась Ленина не науками, а гулянием.

В апреле 1951 года дочери исполнилось двадцать два года. В субботу именинница пригласила на день рождения друзей. Друзья ее удивляли Ушастого длинными волосами и непочтительными улыбками. Родители уступили настояниям дочери, освободили квартиру и ушли ночевать к родственникам, чтобы не мешать веселью.

Матвей Иванович вернулся домой рано утром в воскресенье, В прихожей в нос хозяину ударили дух табака, кислый запах вина и мерзость блевотины. Загажены оказались унитаз и пол перед уборной. В столовой сохранились следы веселья. Посуда с остатками пищи была перевернута и раскидана по комнате, стены облиты красным вином, рюмки и фужеры из богемского стекла перебиты. Секретарь райкома партии добыл их по льготной цене год назад на чехословацкой выставке, состоявшейся в Парке культуры и отдыха имени А. М. Горького. С люстры свисала обглоданная курица. На серванте вместо семи слоников и других безделушек стояли пустые бутылки из-под коньяка и всяких вин. Выпили даже припрятанное «Ахашени» и хранившийся ради бутылки «Рижский бальзам». Там же помещалась новая калоша. Вторая калоша находилась на праздничном столе. Похоже, что из нее пили шампанское. Копия картины «Три богатыря», изготовленная в две трети натуральной величины по заказу райкома в МОСХе, висела на своем месте, но смотрелась иначе. Только к вечеру Матвей Иванович понял, что картина перевернута с ног на голову. В супружеской спальне Ушастого поперек кровати лежала полуголая растерзанная девица и похрапывала. На одной ноге девицы был надет чулок, а на другой ноге чулка не было.

Матвей Иванович убежал от открывшегося срама в кабинет. Там ничего не было тронуто. На письменном столе, как и раньше, стояли гипсовый бюст И.В. Сталина и художественный письменный прибор. Он представлял собой массивную мраморную плиту, на которой возлежал сфинкс. В голове и в ногах у мифического существа находились чернильницы. Крышками для них служили египетские пирамиды. Усыпальницы фараонов в основании превышали поперечное сечение буханки черного хлеба. И сфинкс, и пирамиды были отлиты из сплава цветных металлов. Такие вещи изготовляли в 20-х и 30-х годах в мастерских при ОГПУ — НКВД, Мрамор для них брали из надгробных плит и памятников на московских кладбищах, а металл добывали из церковных колоколов. Ушастый выменял египетское чудо у знакомого чекиста, отдав взамен малахитовый письменный прибор из своего служебного кабинета. Это был один из четырех новых приборов, поступивших в райком к 70-летию И.В. Сталина и украсивших столы руководящих работников. На приборе в малахите и бронзе были запечатлены вехи славного жизненного пути гения всех времен и народов. Первоначально он поднял на стачку пролетариев Баку, а в конце после многих великих деяний привел весь советский народ к победе в Великой Отечественной войне и указал ему на зримые черты коммунизма.

Гости оставили на столе третью пирамиду. Это была гигантская куча кала. Как Эверест над соседними пиками, она возвышалась над бюстом И.В. Сталина, сфинксом и металлическими пирамидами. Под колоссом покоилась рукопись доклада, который Матвей Иванович готовил для пленума райкома партии. Рядом в опасной близости лежал 2-й том сочинений И. В. Сталина.

Ушастый завыл от гнева и омерзения и бросился в комнату дочери. Она спала в измятой постели и казалась еще более растерзанной и пьяной, чем непотребная девица. Не помня себя от ярости, Матвей Иванович начал бить Ленину пряжкой ремня, оставшегося от флотской службы. Она кричала, закрывалась и изворачивалась, но так и