Мусоргский - Осип Евсеевич Черный
Три человека сидели за столом и вели спокойный разговор. В квартире было пусто, только в конце коридора возилась прислуга.
— Жарко как! — заметил один. — Воды со льда нет ли, Николай Гаврилович?
— Сейчас спрошу, — ответил хозяин.
Он прошел по коридору и, выглянув на кухню, справился у девушки, нет ли чего похолоднее. Оказалось, что нет.
— Без хозяйки дела идут неважно, — виновато объяснил он вернувшись. — Я сам теперь редко обедаю дома. В ресторан хотите пойти?
— И в ресторан неплохо отправиться, — отозвался один из гостей, по имени Петр Иванович.
Это был давний друг дома, врач. Дела, занимавшие хозяина и другого гостя, были переговорены еще до того, как доктор Боков пришел. Дела были литераторские: как поступить с прочитанной рукописью, что дать в ближайшем номере журнала. Теперь же разговор шел о вопросах более общих: о политике властей, о реакции и притеснениях, какие чинит правительство печати. Толковали об этом так, как могут толковать хорошо друг друга знающие люди.
Хозяин то подходил к высокой конторке и, беря гусиное перо, делал заметки на листе, то опять возвращался к письменному столу. Мысль его работала напряженно, и на узком бледном лице отражалась внутренняя работа. Иногда он кидал прозорливые, острые замечания. Собеседники больше слушали. Они привыкли к его манере думать вслух, к мыслям, как будто брошенным вскользь, но заключавшим в себе очень многое.
— В гостиную, что ли, перейти? — предложил хозяин, попробовав задернуть штору и видя, что прохладнее не стало. — Там солнце палит не так сильно.
Разговор продолжался в гостиной. Хозяин, быстрыми шагами расхаживая по комнате, говорил о том, что реакция, по всей видимости, станет еще более жестокой и готовыми надо быть ко всякому насилию со стороны властей.
Услышав в передней резкий, короткий звонок, он сказал, остановившись:
— Наверно, за мной кто-нибудь. Третий час, время обедать. Так что же, пойдемте?
Вместо знакомого, которого он предполагал увидеть, на пороге гостиной появился офицер неприятного, почти отталкивающего вида: роста небольшого, приземистый, как будто прибитый к земле, одетый в черный мундир. Самое отталкивающее заключалось в его взгляде — пронзительно-остром и подозрительном.
Вошел он так, как будто не первый раз ему приходилось врываться в чужие дома.
Полагая, что офицер явился по объявлению и намерен снять на лето у него квартиру, хозяин тут же сказал себе, что не сдаст ему ни за что.
— Что вам угодно? — спросил он, передвинув немного очки и внимательно посмотрев на вошедшего.
— Господина Чернышевского увидеть.
Хозяин сделал шаг вперед:
— Я. Чем могу быть полезен?
Они еще пристальнее посмотрели друг на друга.
— Вы? — переспросил офицер, точно не веря себе. — В таком случае, мне надо переговорить с вами наедине.
— А-а! — с притворным оживлением отозвался хозяин. — В кабинет прошу пожаловать.
Чернышевский успел опередить его и, оставив позади себя, быстро пошел по коридору. Понимая, что Чернышевский побежал вперед неспроста, офицер пытался поспеть за ним, но заблудился в темном коридоре, не зная, где тут ход.
— Куда ж вы? Погодите! — крикнул он с раздражением, откинув в сторону вежливость.
Никто не ответил, и он еще грубее крикнул:
— Да проводите меня к нему кто-нибудь!
Гости, оставшиеся одни, мало что поняли в происходящем. Они ничего еще не успели сказать, как дверь тихонько отворилась и на пороге появился еще один человек. Доктор Боков, живший поблизости, узнал в нем пристава полицейской части.
— Господин Мальянов, — обратился Боков к нему, — можете вы разъяснить нам, что происходит? Кто этот господин?
Шагнув вперед, пристав тихо ответил:
— Полковник Ракеев.
Все стало понятно. Ракеев считался мастером по политическим обыскам. Еще на заре своей карьеры он сопровождал из Петербурга в Михайловское гроб с телом Пушкина. Он же производил обыск в квартире поэта Михайлова, которого провокаторы выдали два года назад жандармскому отделению. Вот кто беседовал с Чернышевским.
И тем не менее, хотя все было ясно, Боков спросил:
— Что ему нужно? Зачем он пожаловал?
Пристав ответил:
— Прибыли из жандармского управления и потребовали, чтобы я проводил их сюда. Я сказал, что господина Чернышевского, может, дома нет, а полковник Ракеев уверенно так ответили: «Нет, дома!» Вы бы, господа, не ждали — дело долгое. Да и ареста не будет: карета не вызвана, господин полковник приехали на дрожках.
Журналист Антонович, один из двоих сидевших, сказал:
— У хозяина в кабинете остались мой сверток и шляпа.
— Да уж вы не беспокойтесь. Это я вам сейчас доставлю, — с живостью вызвался пристав.
Они отказались и заявили, что, не попрощавшись с Николаем Гавриловичем, не уйдут.
— Стоит ли, господа, такое беспокойство устраивать? Тем более, что ареста не будет.
Пристав продолжал уговаривать, но, не слушая его больше, они направились в кабинет.
Чернышевский и Ракеев сидели за столом. Глядя так же неприязненно, Ракеев разыгрывал из себя светского человека: спрашивал хозяина, давно ли уехала его жена, доволен ли он тем, как отдыхает семья.
Чернышевский, сохраняя самообладание, с деланной оживленностью обратился к вошедшим:
— Как, разве уходите? А я думал, вместе пойдем обедать.
Антонович подошел к окну и взял с подоконника сверток с купленными утром ботинками, затем взял шляпу. Ракеев следил за каждым его движением. Он подозрительно посмотрел на сверток, но Антоновичу ничего не сказал.
— Так до свидания, господа, — бодро произнес Чернышевский, пожимая обоим руки. — Увидимся, значит, позже.
При этом он успел, когда Боков за чем-то обратился к Ракееву, шепнуть несколько слов Антоновичу, передавая поручение в редакцию.
Они вышли, сознавая свое бессилие и мучась этим. Мысль, что Чернышевский остался один на один с отъявленным негодяем, не давала им покоя.
Антонович жил поблизости. Дойдя до его квартиры, они оставили сверток. Им было не по себе: легче было узнать правду, чем не знать ничего. Они вернулись назад.
Уверения пристава оказались ложными: у подъезда ждала уже тюремная карета. Собиралась толпа — молчаливая, не понимающая, кого берут и за что. Ждали, когда выведут арестованного. Полицейские требовали, чтобы все разошлись. Люди отходили дальше, но не уходили.
И вот в сопровождении Ракеева вышел Чернышевский, бледный, но сдержанный. Он держался спокойно и так посмотрел на собравшихся, точно карета, стоявшая перед домом, могла увезти его куда угодно, только не в тюрьму. Раскрыв дверцу, поставив ногу на подножку, он в последний раз оглядел стоявших и кивнул, как будто прощаясь ненадолго. Наверно, он сознавал, что больше сюда не вернется, раз его увозит Ракеев, но при этом сумел сохранить выдержку, поразившую всех.
— Обстоятельный барин, — заметил человек, с виду похожий на приказчика.
Другой, в картузе, критически отозвался:
— Барин!..
