На войне как на войне - Вера Кузьминична Васильева
И только когда сидящие под бугром увидели, что немцы по бугру побежали из деревни в сторону льнозавода, они вылезли из-под обрыва и не спеша, рысцой, подались вперед.
Я бросил немецкий пулемет, перебросил с плеча автомат в руки и побежал догонять толстого немца. Я бежал за ним и стрелял на ходу из автомата. На немце была широкая накидка. Она на бегу раздувалась, пули как бы входили в нее, а немец продолжал бежать и не падал. Я давал короткие очереди трассирующими и видел, как пули входили в накидку и прошивали ее. У немца в руках не было ничего. Он бросил свой пулемет и теперь бежал налегке. Даю короткие очереди. Берегу патроны. Немец в пятнадцати метрах впереди от меня. Мне неудобно бежать.
Автомат при стрельбе дает большой разброс. Перехватываю автомат за середину ложа в правую руку, делаю рывок вперед, быстро догоняю немца. С ходу ударяю его прикладом по шее, немец от удара падает, а я стою на земле и тяжело дышу. Он лежит на земле, пыхтит, сопит и отдувается, и подниматься, как видно, не собирается. Устал и решил отдохнуть. Куда ему теперь торопиться? Я поддеваю его легонько носком сапога, он нехотя поднимается с земли и поднимает руки вверх. И почему-то улыбается. Улыбка расползлась во всю физиономию. Чего тут смешного? Чему он так рад? Доволен, что остался живым! Наши солдаты, попавшие к немцам в плен, наверное, сейчас не улыбаются. Я показал ему знаком, чтобы он опустил руки, и мы, как старые знакомые, не спеша рядом пошли. Я посмотрел в сторону деревни и сказал ему вслух:
– Ну, брат, и убежали мы с тобой прилично! Еще пару минут, и можно было бы сворачивать на льнозавод!
Немец, конечно, ничего не понял, но сказал мне в ответ:
– Гут! Гут!
Когда мы пришли с немцем в деревню на то самое место, где стоял пулемет, по деревне уже бродили солдаты. Привели еще двух пленных, с перепугу спрятавшихся в разрушенных домах. Так без единой потери убитыми с нашей стороны была отбита от немцев деревня Демидки. Судьба поставила на грань смерти в начале всего две жизни. Обернись тогда немецкий пулеметчик, и наши две жизни оборвались бы в тот же миг. Но я почему-то чувствовал и был уверен, что мы невредимыми дойдем до угла сарая, где стоял пулемет. Все висело на волоске.
В деревню ночью послали полнокровную стрелковую роту, взятую из другого полка, из района Шиздерово. Мне сказали, что пока я буду располагаться на переправе как резерв штаба дивизии.
В деревню притащили полковую пушку, поставили два станковых пулемета и приказали рыть окопы, щели и строить блиндажи. В деревню назначили нового комбата. Я за оборону деревни лично не отвечал. Я должен был следить за тем, чтобы во время налета немецкой авиации не пускать на переправу бегущих солдат. Мне добавили еще четырех человек, и я со своими и этими новыми расположился под берегом у обреза воды. Мы вырыли щели, построили себе землянку и занялись от безделья глушением рыбы в реке. В деревне немцы оставили два ящика круглых, как картошка, гранат. Ящики стояли под крыльцом одного из домов. Я пришел в деревню и велел своим солдатам забрать эти трофеи. Солдаты в деревне не знали, для чего мы прибрали два ящика немецких гранат. Никто особенно не возражал, когда мы их забирали.
Вот эти гранаты штук по пять каждый день мы бросали в воду и глушили рыбу. Оглушенную и плавающую кверху брюхом рыбу собирали нижним бельем. Рукава рубашки и ворот завязывали, два солдата спускались в воду и, растягивая рубашку за подол, вставали лицом против течения и вылавливали ею всплывшую кверху брюхом рыбу. Так обычно работали мы с утра, а днем варили уху и жарили рыбу. С едой мы устроились вполне прилично. В дивизии стало известно о нашем ремесле. Меня вызвали в штаб и прочитали мораль.
– Я же не свои, я немецкие боеприпасы расходую! – оправдывался я.
– Генерал приказал это безобразие прекратить, – сказали мне.
С этого дня ни ухи, ни жареной рыбки больше не стало. Вечером часовых у своей землянки мы не ставили. А просто рогатку с колючей проволокой затаскивали в проход у двери. Я ложился на нары и, прежде чем заснуть, долго ворочался и вспоминал все происшедшее за эти последние дни.
Через неделю меня вызвали в штаб дивизии, отругали еще раз за глушение рыбы и объявили приказ о назначении командиром пулеметной роты.
– Рота будет оперативно подчинена штабу дивизии. Четыре станковых пулемета и приданные к ним пулеметные расчеты будут переданы тебе с двух полков. Политруком в роту к тебе назначили Сокова, ты его знаешь.
Петр Иваныч улыбался, когда мы встретились снова. Теперь он был официально моим заместителем по политчасти. Укомплектовав роту, через два дня мы получили рубеж обороны.
– Рота будет стоять на стыке двух дивизий! – сказали мне. – Участок обороны очень важный. Ты будешь стоять на танкоопасном направлении, оседлаешь дорогу из Белого на Пушкари. Ты должен стоять. Ты с ротой должен погибнуть, а приказа на отход тебе не будет. Ты понимаешь, что от тебя требуется?
– Согласен, но при одном условии!
– При каком это условии?
– Каждый день я буду получать по два цинка патронов. И раз в две недели – по запасному стволу.
– Как понимать все это?
– Очень просто. Так и понимайте! Каждый день из четырех пулеметов я буду вести огонь и расходовать по два цинка патронов. Я не дам немцам головы поднять в городе. Если дадите стволы и патроны, я согласен на все ваши условия.
– Интересно! – процедил сквозь зубы начальник штаба.
Он вышел и через некоторое время вернулся.
– Березин сказал, что все, что ты просишь, мы тебе дадим.
На передний край с ротой я вышел вечером. Мы оседлали дорогу и приступили к рытью пулеметных ячеек и ходов сообщения. На каждый пулемет мы подготовили по две позиции. Одну – для стрельбы прямой наводкой, на случай атаки немецкой пехоты. А другую – с обратного ската. Позиция на обратном скате была тщательно замаскирована.
Пулеметная рота оседлала дорогу, которая от Белого уходила на Оленино. Я каждый день получал по 500 патронов для стрельбы. Пулеметы стояли на закрытых позициях. Теперь мы били по городу день и ночь. Четыре станковых пулемета были пристреляны и имели свои сектора обстрела.
