Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

В Лондон наш герой вернулся весной 1909 года, когда он получил наконец постоянную работу. Вероятно, из Белфаста он действительно писал Горькому, который снабдил его рекомендательным письмом к директору знаменитой библиотеки Британского музея Чарльзу Райту. Тот в свою очередь замолвил за него словечко перед руководством «Уильямса энд Норгейта» – крупного издательства, выпускавшего в основном переводную, в том числе русскую литературу. Новому специалисту, которого Горький назвал в письме хорошо образованным и имеющим обширные связи на континенте, поручили следить за новинками европейской словесности, делать на них аннотации, вести переписку с издательствами и авторами в России, Франции, Германии и других странах. По какой-то причине – возможно, чтобы не пугать контрагентов русской фамилией – он устроился в издательство под именем Макса Гаррисона, которым представлялся все последующие годы в Англии.

На новой работе он зарекомендовал себя так хорошо, что его недельная зарплата за шесть лет выросла с 25 шиллингов до 3 фунтов 10 шиллингов, что было тогда значительной суммой. Был и дополнительный «бонус» – как служащий британского издательства, Литвинов мог свободно посещать Германию и Францию, куда прежде въезд ему был заказан. Это могло пригодиться для нелегальной деятельности, но пока что он о ней не думал – все силы отнимала работа. В конторе он по 10 часов в день просматривал литературу, писал рецензии и отвечал на письма, а потом еще тащил сумку книг домой и изучал их до позднего вечера. Поселился он в дешевых меблированных комнатах на улице Морнингтон-Кресент в том же Кемдентауне. Питался скромно, из развлечений позволял себе только вошедший тогда в моду синематограф. Круг общения свел к минимуму, навещая только нескольких эмигрантов и новых знакомых – супругов Клышко, сыгравших немалую роль в его жизни.

Николай Клементьевич Клышко (1880–1937) происходил из православной польской семьи. Рано включился в революционную работу, примкнул к большевикам, не раз арестовывался и в 1907 году уехал в Англию. Там он, как и Литвинов, на время забросил партийную работу и устроился менеджером в известную фирму «Виккерс». Неплохой доход и приятная внешность позволили ему жениться на рыжеволосой красавице Филис Фруд, дочери бакалейщика. Они снимали квартиру на Хай-стрит в районе Хемпстед, который называли лондонским Монпарнасом из-за обилия здесь людей «свободных профессий». Литвинов часто навещал Клышко, обсуждая под пиво с бифштексом общие дела – по-русски, чтобы не догадалась Филис.

Шейнис пишет, что он «уже был секретарем Лондонской группы большевиков и держал в своих руках связь русских эмигрантских организаций в Англии не только с Россией, но и со всеми эмигрантскими большевистскими колониями в Европе и Америке»[142]. О таких полномочиях нашего героя документы умалчивают, но к 1912 году он и правда возобновил сотрудничество с большевиками. Еще до этого, в 1910-м, он стал одним из создателей русского Герценовского кружка и его секретарем. Кружок собирался в здании международного Коммунистического клуба на Шарлотт-стрит недалеко от Британского музея. И. Майский пишет: «Герценовский кружок был культурно-бытовым центром эмиграции. Это было место, где люди разных партий и убеждений, объединенные лишь горечью хлеба изгнания и тоской по родине, могли в непринужденной обстановке встретиться, поиграть в шахматы или домино, посидеть вместе за чашкой чая или кружкой пива, найти русскую книжку или газету, послушать русскую песню»[143].

Кружок устраивал лекции, концерты и любительские спектакли – в одном из них, по словам Майского, Литвинов играл Татарина в пьесе Горького «На дне». Не менее важно, что при нем была касса взаимопомощи, где в трудную минуту эмигранты могли перехватить немного денег. Организуя работу кружка, Литвинов занял важное положение в русском Лондоне, и Майский писал: «Он успел хорошо овладеть английским языком, приобрести много местных связей, ориентироваться в деловой и политической обстановке столицы.

Николай Клышко. Фото из полицейского дела

Он был «своим» человеком в этом семимиллионном муравейнике. И как-то само собой вышло, что, несмотря на разницу во взглядах (Литвинов был большевик-ленинец, а я в то время был меньшевиком), в первые, наиболее трудные месяцы моей жизни в Англии Максим Максимович стал моим руководителем и патроном»[144].

«Патронат» Литвинова признавали многие эмигранты, окружившие его ореолом уважения. Тот же Майский, приехавший в Лондон в конце 1912 года, восхвалял в мемуарах качества друга: «Сильный и трезвый ум, твердый характер, умение быстро и глубоко схватывать сущность вопроса, не теряясь в мелочах, острая саркастическая складка, глубокая ненависть к фразе и на редкость организованная деловитость. В противоположность многим эмигрантам, страдавшим от хронической безалаберности, Максим Максимович как-то успевал делать все: и зарабатывать на жизнь, и заниматься общественной деятельностью, и читать книги, и следить за политикой, и по воскресеньям ездить на велосипеде за город»[145].

Майский часто навещал друга на Харрингтон-стрит, куда тот переехал, повысив уровень дохода. Вместе они бывали в Герценовском кружке, в гостях у Клышко или другого большевика, Платона Керженцева[146]. Обсуждали международную обстановку, которая постоянно накалялась. Крупные державы усиленно вооружались, спеша захватить еще не поделенные куски суши; в странах помельче вспышки национализма вызывали войны и восстания. Оформление двух крупных военно-политических блоков – Антанты и Четверного союза – делало мировую войну все более реальной. Осенью 1912 года в Базеле состоялся чрезвычайный конгресс II Интернационала, участники которого призвали использовать будущую войну для «свержения господства капиталистов». На самом деле социал-демократические партии, благополучно вписавшиеся в политическую жизнь своих стран, поддерживали общую военную истерию.

Иван Майский. (Из открытых источников)

Ленин наблюдал за приближением войны из местечка Поронин в австрийской части Польши, где отдыхал летом 1913 года. В июне он выехал оттуда в Швейцарию в связи с болезнью жены, которой в Берне сделали операцию. У постели больной Ильич не засиделся, а умчался в Женеву, чтобы выступить перед русскими эмигрантами с чтением реферата по национальному вопросу. К выступлению, назначенному на 10 июля, в город приехал и Литвинов – вероятно, по приглашению самого Ленина. Большевичка Татьяна Людвинская вспоминает: «Литвинов пришел в косоворотке с пояском, производил впечатление типичного большевика-профессионала… После реферата Владимир Ильич попросил товарищей выступить с сообщениями. Слушал внимательно,