Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Никто не возразил против проекта адреса Карееву, и он был принят молчаливым согласием всех присутствовавших, причем привычка Д-аш первенствовать дошла до смешного: когда всех присутствовавших надо было ознакомить с моим проектом этого адреса и вообще сообщить о предполагаемом внешнем виде адресов – она, с моих слов, развязно начала сообщать присутствовавшим об этом, хотя сама хорошо ничего не знала, и только под конец просила меня объяснить подробнее. А проект адреса она просто взяла у меня, говоря, что сама прочтет его: «Мне сделать это будет удобнее, нежели вам». Я только усмехнулась и плечами пожала – до каких мелочей может дойти честолюбивый человек! Она сама не понимала, как это было смешно с ее стороны читать то, что не она писала, не будучи никем уполномоченной брать у меня бесцеремонно мое же создание…
Адрес Гревсу до сих пор еще не составлен, несмотря на то что давно бы надо сделать это. В сравнении с ученым слогом Д-аш – адрес Карееву написан так ясно, просто и кратко, что не только никто ничего не возражает, но даже мне самой иногда кажется, не чересчур ли это просто, – не лучше ли было бы написать иначе, более изящно? Адресы эти стали моим детищем… Я не могу доверить никому переговоров с Шнейдер. Третьего дня Ки-ва ходила вместо меня, но она так грубо не поняла идей художницы, что передала все в извращенном виде, и мне стоило немалого труда среди этой путаницы понять истинные мысли художницы.
27 сентября
Заказала сегодня диплом, по счету 59; 22 (с математичками) – кончили весной, 37, значит, – осенью. А всех нас было принято на первый курс – 150 человек исторического отд. и 50 математичек. Допустим, что ушло 40 человек, все-таки осталось – 160. Где же остальные 100? Исключены, ушли после этой истории.
28 сентября
Надо спешить с приведением в исполнение планов, над которыми я давно думала…
Сперва я решила поехать в деревню, заниматься физическим трудом, изучать народную жизнь, заниматься с крестьянскими ребятами, отдохнуть – и так жить, до весны, а потом уехать за границу. Приведение в исполнение этого плана затрудняется только тем, что у меня нет ни одного знакомого помещика, не к кому ехать в имение, а забраться в глухую деревню и жить по-крестьянски, да еще учить детей без надлежащих «разрешений» – это значит наверняка подвергнуть себя надзору бдительной ярославской полиции.
Другой план – делать попытки проникнуть на поприще юридическое. Подать прошение на Высочайшее имя Государыне Александре Федоровне о разрешении сдавать экзамены параллельно со студентами-юристами. – Этот план, разумеется, не столько практический, сколько теоретический: мне не разрешат никогда быть адвокатом, но к небольшому ряду женщин, добивавшихся этого права, – пусть прибавится еще одно имя. Надо быть хоть застрельщиком, если судьбою не суждено принять участие в настоящем сражении. При этом нельзя забывать, что уже 30 лет назад три женщины добивались высшего сельскохозяйственного образования. Им было отказано. Через 30 лет вопрос не только поднят, он уже решен в утвердительном смысле, и скоро возникнет Сельскохозяйственный институт. Так и здесь. Отчего же не проложить женщине новый путь?
Или: ехать за границу теперь же, на осенний семестр – запасшись, конечно, рекомендательными письмами профессоров. Затруднение только одно – денежное, так как я ничего не хочу просить у матери.
Или: остаться здесь, практиковаться в школах и продолжать занятия по русской истории у Лаппо-Данилевского. Это – самый простой, не представляющий никаких затруднений план; практически даже очень полезный, так как дает мне возможность приобрести необходимый педагогический навык. И на этот раз препятствием является только моя личная воля.
Я всегда говорила, что для меня по окончании курса не так будет важен вопрос «что делать», а «как делать», так как я уже при поступлении решила быть народной учительницей. Теперь же оказывается не то: мои воззрения на религию делают для меня невозможным не только поступление на казенное место, но и открытие собственной школы в селе, где так близко приходится сталкиваться с «батюшкой» и чуть ли не быть под его надзором!
Вот и еще план: открыть частную гимназию в Ярославле, с солидною программою и с педагогическим персоналом исключительно из курсисток. Такая гимназия необходима, так как у нас всюду раздаются жалобы на недостаток вакансий в обеих гимназиях, конкурс с каждым годом увеличивается. Дело только в деньгах… А было бы хорошо, очень хорошо.
Словом, я в конце концов очутилась в затруднительном положении. Изобретательный ум создает один план за другим, – точно утешить хочет за то, что по окончании курсов все-таки являешься не вполне свободным человеком.
12 октября
На днях, в приемный день, я отправилась к министру юстиции, как к высшей инстанции для выяснения вопроса, хотя и знала заранее, что мне будет наверное отказано.
Никогда в жизни я не бывала ни в каком министерстве. Поднимаясь по лестнице большого дома Министерства юстиции на углу Екатерининской улицы, я ясно ощущала ту атмосферу казенщины, казарменности, которую мужчины с таким необыкновенным искусством вводят всюду, где только простирается их власть. Поднявшись во второй этаж, на длинной площадке я заметила, как одна из дверей была отворена и из нее входили и выходили одетые в полную форму чиновники… – Где приемная? Мне сказали – здесь, и я прошла в эту же дверь. Высокая комната в одно окно была полна народом. В следующей большой комнате было несколько дам смиренного, запуганного вида с прошениями в руках; все они были немолоды, иные стары. За столом сидел молодой человек и записывал фамилии. Пришлось сказать ему свою. Несколько мужчин сидело у стены на стульях, другие ходили по комнате и разговаривали. Я встала у дверей. Ни один из сидевших не тронулся предложить мне свой стул. Очевидно, здесь, в присутственном месте, эти господа забывали свою пресловутую «вежливость к дамам» и, видя в них только смиренных просительниц, не стеснялись. Среди сидевших в мундирах я заметила одного молодого, миловидного брюнета во фраке и почему-то подумала, что, наверно, он умеет ухаживать за барышнями, а вот здесь, небось, – сидит и не уступит места.
Я с любопытством наблюдала. Мундир, некрасивый, одного покроя, придавал всем чиновникам какой-то однообразный, казенный вид: это были точно ходячие присутственные места.
