Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц - Г. И. Ржевская

Настоящим страшилищем казалась мне классная дама III класса — Пешель. Она была очень высокого роста, не худа и не полна, держалась необычайно прямо. На каменном лице застыли высокомерие и неприступность. Бросались в глаза необыкновенно большие — не толстые, а именно большие — длинные щеки.

Однажды наш класс шел по коридору. Пешель стояла у дверей своего класса и разговаривала с кем-то из учителей и вдруг улыбнулась. Мне стало страшно от неожиданной улыбки на этом каменном лице.

В одном из поздних писем к маме из института я назвала еще одну, как я выразилась, «Кикимору», Анну Петровну22, которая ходила «в рыжей мантилии».

В общем, по моим воспоминаниям, нас, детей и юных девушек, окружали допотопные монстры, изжившие себя старухи.

Вспоминается лишь одна молодая и внешне привлекательная классная дама — Екатерина Ивановна Малиновская. Она была высока и стройна, но следы надвигающегося старения уже ложились на милое лицо[151].

II

ПЕРВЫЕ НЕ ОЧЕНЬ РАДОСТНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

В школе В.А. Платоновой, в которой я училась до института, преподавать немецкий язык приглашали одну из классных дам института. Довольно долго нашей преподавательницей была немолодая, но очень милая Елена Францевна Берг. Затем она стала болеть, и вместо нее у нас появилась тоже классная дама института Валентина Васильевна[152]25. Это была молодая и довольно красивая женщина. Помню розовые щеки, слегка припудренное лицо и элегантное синее платье.

И вот в один из первых дней моего пребывания в институте я вдруг увидела Валентину Васильевну в классном коридоре. Я обрадованно кинулась к ней. Валентина Васильевна совершенно равнодушно, с какой-то снисходительной улыбкой ответила на мой порыв. Что-то треснуло в моей бедной душе, как будто она неожиданно ударилась о что-то твердое и холодное. Живая радость сменилась чувством горечи и боли. Я стояла перед ней, опустив глаза и силясь удержать слезы. Впервые я остро почувствовала холод замкнутого мира, его изолированность, его отрешенность от тепла и ласки.

Огромное здание, давящее своей громадностью, масса чужих незнакомых людей, строгая формальность отношений, суровый распорядок дня… Я еще раза два видела Валентину Васильевну то в столовой, то в классном коридоре, приседала, опустив глаза, и проходила мимо. Вскоре она исчезла из института, оставив в душе одно из нерадостных воспоминаний о первых днях моего пребывания в институте благородных девиц.

В один из первых дней моего пребывания в институте в рекреационный зал, где младшие классы гуляли во время перемены, почему-то вошли две ученицы старшего класса, проводившего перемены в актовом зале. Остановив меня, мирно и одиноко стоявшую вблизи двери, они вдруг стали поучать меня необходимости уважения к старшим. Они говорили полусерьезно-полушутя о том, что старшим надо уступать дорогу, обращаться к ним на «вы», что смеяться в присутствии старших, да еще в ответ на замечание, невежливо. Я смеялась. «Да, да, невежливо!» Я фыркнула: «Пф! Подумаешь!» Неожиданно они потребовали, чтобы я извинилась. Оказывается, я плюнула одной из них на руку. Плюнула? И не думала! Они настаивали. Я отказывалась, все еще посмеиваясь. Чтобы слюна могла попасть кому-нибудь на руку в тот момент, когда я произносила свое «Пф!», казалось невероятным: мои губы были совершенно сухи. «А вот посмотрим!» — с неожиданной угрозой сказали они и убежали.

Прошло несколько дней. Я сидела в группе девочек в своем классе вблизи окна. Мы мирно разговаривали. Вдруг дверь открылась, и в класс вдвинулась величественная фигура классной дамы старшего класса — Пешель…

— Морозова! — гаркнула она с порога на весь класс.

Я встала. Пешель повернулась и, не сказав ни слова, важно направилась к выходу. Постояв несколько секунд в недоумении, я села. «Иди, иди за ней!» — раздались около меня тревожные голоса. Ко мне бросилось несколько девочек, несколько рук потянулось ко мне, поднимая и теребя меня. Я встала и в полной растерянности пошла за уже удалявшейся по коридору фигурой Пешель.

Она вошла в свой класс. «Турчанинова! Самойленко!» — услышала я мощный выкрик дамы, трепеща у дверей чужого класса. Ко мне вышла высокая девушка, одна из тех, с которыми у меня недавно произошел поучительный разговор, но не та, на руку которой могла бы попасть моя слюна, если бы мои губы тогда не были бы совершенно сухи. «Простите, ради Бога!» — произнесла я дрожащим голосом, готовая плакать от незаслуженной обиды. Молодая девушка обняла и поцеловала меня. Я ушла совершенно подавленная и растерянная. Ну как могли эти молодые девушки оклеветать меня и натравить на меня эту зловещую Пешель?! И я, совершенно невинная, должна была просить у них прощения…

Возглавляемые Евгенией Владимировной, мы шли парами по классному коридору. В окно в конце коридора ярко светило солнце и, проникая далеко вглубь, широкими отсветами падало на блестящий паркет. Настроение у нас было спокойное. Мы направлялись в столовую. В руках у Жени Лобовой был кусочек сахара. Она несла его к чаю. Почему-то она попросила меня его подержать. В этот момент невдалеке от нас показался в коридоре маленький толстенький седоватый старичок в синем форменном мундире с золотыми пуговицами. Это был директор института26. Мы подтянулись, зная, что, поравнявшись с ним, мы должны будем остановиться, повернуться к нему лицом и, сложив руки на животиках, по знаку классной дамы плавно присесть…

В такой момент сахар в моих руках мне показался лишним. Я поспешила передать его Жене, которая стояла в первом ряду, и протянула руку к ее плечу. Но в эту минуту уже нужно было кланяться. Я, растерянно чувствуя, что делаю что-то не то, оставила сахар на плече Жени и присела вместе со всеми. Сахар, разумеется, не удержался на плече Жени и скатился прямо к ногам директора. Седоватый старичок посмотрел на сахар, потом поднял глаза к потолку, снова посмотрел на сахар,