Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

Стояло жаркое лето 1944 года. Из всей одежды на мне были трусы, майка да пилотка, в которой, кстати, я пробегал все детство. К перрону станции Аполлонская подходили поезда, битком набитые военными. Мы попытались проникнуть в один из таких составов. Едва мама встала на подножку, как чьи-то сильные мужские руки затянули ее в тамбур. Я потерял ее из виду. Какой-то моряк схватил меня за майку, поднял на ступеньки и так держал все сорок километров, пока поезд не прибыл на станцию Солдатскую. Я не мог даже пикнуть. Только потом меня кое-как передали в тамбур, поближе к матери.

Прибыв в Орджоникидзе, мы на попутной машине доехали до 2-го спирт-завода, который находился в 7–8 километрах от города, а дальше — пешком до лесничества, где жил дед. Лесничество располагалось на опушке леса, недалеко от поселка Чернореченский. Деда дома не было.

— Где дед? — спросили мы у соседей.

— В лесу, картошку сажает.

В поисках Андрея Ивановича мы пошли по лесной дороге. Нашли участок, где дед и Евдокия сажали картошку. Дедова жена не обратила на меня никакого внимания, чем, естественно, сразу мне не понравилась. Маме нужно было спешить на обратный поезд. Мы с ней попрощались, и я остался рядом с земельным участком, на котором трудились Андрей Иванович и моя новая «бабуся». Возмущенный безразличием к собственной персоне, я вышел на дорогу с мыслью скорее бежать в город и найти там маму. Попутные машины меня не брали, и я рванул, фактически, бегом.

В городе я несколько раз обежал вокзал, но маму не нашел. Огромный пугающий город, ни одной знакомой души. Вечерело. Надо возвращаться к деду. Добрался я к нему поздним вечером. Когда я метался по городу, меня увидела мамина знакомая, которая сообщила матери, что сын ее в растерянности бегает по вокзалу. Мама все поняла, бросилась к деду и забрала меня. В станицу Марьинскую мы возвращались уже в офицерском вагоне, заплатив проводнику 25 рублей. Военные попутчики оказались людьми приветливыми. На память о совместной дороге они вручили маме мешок заплесневелого хлеба, который мы разделили между станичниками. Радости не было предела. Правильно народная мудрость гласит: «Хлеб сам себе мудрец — им объесться нельзя».

Тяжело после оккупации складывалась судьба моего брата Александра. Будучи старше меня на девять с лишним лет, он на себе познал тяжесть довоенных скитаний, глубже прочувствовал гибель отца, оккупацию, трудности послевоенного периода. Жизнь научила его быть скупым на эмоции, дорожить каждой минутой счастья. В 1943 году он поступил учиться в Орджоникидзевский индустриальный техникум.

Но ему не удалось задержаться там надолго, так как есть было нечего. Единственное, что он в этот период успел сделать одновременно с началом учебы в техникуме, — это окончить полуторамесячные курсы шоферов и получить водительские права. Наш двоюродный брат Владимир в декабре 1943 года уговорил Александра оставить техникум и вместе с ним поступить в Ереванскую спецшколу ВВС.

Какими красавцами они выглядели, когда в курсантской форме приехали на следующий год в Марьинскую на краткосрочные летние каникулы! Как гордился тогда я братом, какое счастье испытывал, находясь рядом с ним, уже военным человеком. Шла война, и их готовили для войны. Увидев ладных курсантов, загорелся желанием учиться в авиационной спецшколе и Михаил Кудрявцев, сын моей тети Анастасии Афанасьевны и Бориса Кудрявцева, репрессированного как «враг народа». Миша, с трудом окончивший семь классов, должен был иметь рекомендацию из учебного заведения для поступления в спецшколу ВВС. Но кто мог дать положительную характеристику сыну врага народа? Тогда за дело взялись Владимир и Александр. Они изготовили для Михаила нужную бумагу, якобы выданную Марьинской средней школой. По окончании отпуска друзья уехали в Ереван вместе с Михаилом Кудрявцевым, который тоже стал курсантом спецшколы. Сколько было радости!

В октябре 1944 года Александр и Владимир вновь приехали на недельную побывку в родную станицу. Михаилу отпуск еще не полагался. Отпускные денечки пролетели очень быстро. Накануне отъезда Александр заболел ангиной с высокой температурой. Александр рвался уехать вместе с Владимиром, но мама уговорила его отложить отъезд до выздоровления. Опять в жизнь брата внесла свои корректировки судьба. Владимир уехал в спецшколу один. В ночь после убытия Владимира к нам домой ворвались работники НКВД. Они подняли больного брата с постели и объявили, что он арестован. Сашу в «черном воронке» увезли в станицу Новопавловскую — административный центр Аполлонского района. Как потом стало известно, на Александра и Владимира донес один подонок, имевший две судимости за кражи и находившийся под следствием в третий раз. О фальшивой характеристике он узнал от самого Михаила и решил облегчить свою участь, оповестив органы о злоумышленниках из авиационной спецшколы. Александр всю вину взял на себя, подтвердив, что лично изготовил характеристику для своего двоюродного брата. Этим он отвел беду от Владимира, который удачно окончил спецшколу ВВС и впоследствии дослужился до полковника, став командиром авиационной части, стоявшей в Риге.

Александра в ходе следствия спросили: «Вы знали, что готовите документ для сына врага народа?» Он ответил: «Нет, не знал. Но я знаю, что он — мой брат». Суд приговорил Александра к двум годам лишения свободы с содержанием в колонии строгого режима. Семнадцатилетний парень загремел в Ухту на лесоповал. Михаила по представлению суда вышвырнули из спецшколы. Я помню зимнее утро, когда он вошел в дом своей матери, Анастасии Афанасьевны, замерзший, в шапке-ушанке и в грязном военном кителе, с заношенным кашне вокруг шеи. Курсантская эпопея для него закончилась, а небо так и осталось недосягаемой мечтой. Михаил работал потом помощником кузнеца на Марьинской машинотракторной станции. У парня оказались золотые руки, и он стал высококлассным мастером кузнечного дела.

В 1946 году молотобойцем к Михаилу пришел один наш станичник, участник войны. Он находился в фашистском плену, был освобожден французскими войсками и увезен во Францию, где пробыл примерно полгода. Вернувшись в станицу, фронтовик устроился в МТС. Этот человек, рассказывая Михаилу, как живут люди во Франции, обмолвился, что там «жить лучше». О содержании беседы у кузнечной наковальни каким-то образом узнали «органы», и ночью обоих арестовали. Через неделю Михаил вернулся домой — избитый, еле живой. Стиснув зубы, он отказывался говорить, где был и что с ним делали. А его напарник-молотобоец получил десять лет и был отправлен по этапу.

Александр, отбывавший заключение на Крайнем Севере, запросто мог сломаться в лагерной мясорубке, не сведи его судьба с хорошими людьми.