Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - Ребекка Розенберг
Взглянув на часы на моей шатленке, я вижу, что у меня еще есть пара часов. Пожалуй, Луи подарил мне шатленку в качестве комплимента – мол, у меня весь дом под контролем. Дом – единственное, чем может управлять женщина, поскольку Кодекс Наполеона запрещает женщинам владеть любым производством. Единственное исключение сделано для вдов. Я бы сказала, что это странное утешение после потери мужа.
Надеваю на указательный палец резиновый наперсток и зарываю его в счета. Знал ли Луи, как много их накопилось? Это существенная потеря денег, а ведь вино даже не разлито по бутылкам, не то что продано. Я благодарна брату Юбине, что он купил у нас оборудование фабрики, иначе мы никогда не смогли бы оплатить эти счета.
В открытую дверь я вижу, как Анри Васнье разливает по бутылкам бочонок красного вина с виноградников в Бузи. Каждую бутылку он передает по цепочке, хотя я совершенно не понимаю, почему на розливе работают семь человек. Наша производственная линия напоминает мне кукольное представление, которое я видела в Париже. Куклы были неуклюжими, механическими и медленными, но забавными. Около семи минут от начала до конца. Не удивительно, что вином много не заработаешь.
Рыжеусый мужчина берет из ящика пустую бутылку и отдает ее Васнье, тот ставит ее под кран бочонка, которым управляет вихрастый новичок Дамá, тот алтарный служка из аббатства Сен-Реми. Когда бутылка наполнена, другой работник вручает ее худому мужчине в порванном комбинезоне, который идет к коротышке в фригийском колпаке, и так далее.
Когда бутылка наконец достигает конца цепочки, коренастый мужчина с белой бородой кладет ее на стеллаж, непрестанно изрекая шутки.
– Один мужик говорит другому: «Я спал с моей женой до свадьбы, а ты?» Тот отвечает: «Не знаю, как ее девичья фамилия?»
Все хлопают по коленкам и гогочут, а белобородый прикладывается к кувшину с вином.
Так дело не пойдет. Я иду в подвал, мои каблуки стучат по каменному полу. Все глаза поворачиваются ко мне, смех затихает, и внезапно я чувствую себя нелепо, вторгаясь в их братство, которое определенно не включает женщину. Особенно женщину-босса.
– Доброе утро, месье.
Бородатый крепыш пятится к столу, чтобы спрятать за спиной кувшин. Вот только его кувшин падает с края стола на каменный пол. Осколки летят в разные стороны, а красное вино плещет на мое платье.
Анри Васнье заливается краской до кончиков ушей.
– Откуда взялся этот кувшин? – спрашивает он у работников.
Белобородый прячется за спинами других.
Васнье наклоняется и подбирает осколки.
– Кто пил на работе?
Бородатый выскальзывает в дверь.
– Что это такое? – спрашиваю я Дамá, алтарного служку. Моя рука лежит на выгнутой верхушке железной штуковины, похожей на пыточную машинку.
Он натягивает фригийский колпак чуть ли не на глаза. Он смущен, испуган или дерзит?
– Покажи, как это действует, – говорю я.
Васнье наклоняется, глядит ему в глаза и говорит медленно и внятно:
– Мадам Поммери хочет посмотреть, как ты затыкаешь бутылку пробкой.
Он по-прежнему не отвечает.
– Что-то случилось? – спрашиваю я.
– Мальчик глухонемой, мадам.
– Почему отец Питер не сообщил мне об этом, когда я предложила Дамá работу? – возмущаюсь я. – Как же он справляется?
– Мальчик умный. Взгляните, как он управляется с укупоривателем. – Васнье ставит наполненную вином бутылку на подставку и кивает. Дамá нажимает обеими руками на рычаг, и эта железная конструкция вдавливает пробку в горлышко. Мальчишка поднимает кверху закупоренную бутылку и улыбается мне гнилыми зубами.
– Молодец, – хвалю я его, но мальчишка не отвечает. Я поворачиваюсь к Васнье. – Я думала, что мы в основном продаем вино бочками.
– Средний француз при нынешнем плохом состоянии экономики может позволить себе лишь бутылку вина, а не бочонок.
– Что можно сделать для ускорения операции розлива? – спрашиваю я.
Он поворачивается к работникам.
– Вы слышали, что сказала мадам Поммери? Давайте покажем ей класс. – Бригада заработала проворнее, несколько бутылок на линии одновременно. Без шуточек, без смеха и в ускоренном ритме.
– Превосходно, месье Васнье. – Я показываю большой палец. – Вот и держите темп.
Он улыбается сквозь пышные усы, и я понимаю, что могу рассчитывать на него. Когда я возвращаюсь в свою контору, за моей спиной раздается странное, леденящее душу бульканье. Дамá отчаянно орет и держится за глаз. Я бегу к нему.
– Что такое? Что случилось?
В руке он держит сломанный рычаг укупоривателя. Но беда не в этом. Его пальцы, закрывшие глаз, раздвигаются, и я вижу в его глазнице пробку. Он визжит, словно попавшее в капкан дикое животное.
– Бегите за доктором! – кричу я Васнье.
– Мальчик сирота, – отвечает Васнье. – Он не может позволить себе этого.
– Я заплачу´. Приведите доктора Дюбуа.
* * *
К тому времени, когда мы усадили мальчишку на кухне возле окна, половина его лица распухла и покраснела. У него стучат зубы, а тело сотрясает дрожь. Я кутаю его в одеяло и подтыкаю края под подбородком.
Люсиль приводит на кухню Луизу, чтобы покормить ее. Разумеется, следом за ними бежит и Феликс.
Луиза видит Дамá и широко раскрывает глаза.
– Enfant oiseau! Мальчик с птицами!
Он слабо улыбается ей, держа лед у больного глаза.
Появляется доктор Дюбуа со своим потертым кожаным саквояжем. Его элегантный отложной воротничок и пестрый галстук подчеркивают безупречно сшитый костюм. Эти он отличается от большинства здешних докторов. После смерти Луи доктор Дюбуа ежедневно проверял у меня сердце. Он прописал мне в те недели «Парфе Амор»[4], ликер «Кюрасао», миндаль, померанцевую воду и лепестки роз, которые он смешивал с шампанским.
– Как тебя звать, сынок? – спрашивает Дюбуа пациента.
– Его зовут Дамá, – говорю я. – Кажется, он глухонемой.
– Дай-ка я взгляну, что там у тебя. – Дюбуа пытается убрать руку мальчишка с глаза, но тот скулит и хнычет.
Луиза приносит ему Феликса.
– Ты погладь его. – Она берет его руку и осторожно гладит ею матагота.
Я невольно вскрикиваю при виде багровой опухоли вокруг пробки. Но я не успеваю опомниться, как Дюбуа уверенной рукой выдергивает из глазницы пробку. Дамá по-прежнему гладит матагота.
– Люсиль, все в порядке. Можете оставить Луизу со мной.
Она заправляет под чепчик черную прядь волос.
– Я буду в детской, если понадоблюсь
