За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
Конечно, не миновал он пару раз и совместных попоек с этой оголтелой коммунистической молодежью. Их, конечно же, интересовали его отношения со Сталиным, ведь уже все знали не только о телефонном разговоре, но и питались слухами, самыми нелепыми, многие из которых распространял он сам.
– Расскажите, каков он?
– Скажу без утайки, дети мои: добрее и справедливее этого человека я не встречал в своей жизни.
– О-о-о-х-х-х! – блаженно выдыхали они здоровый воздух из своих молодецких акробатических грудных клеток.
– Находясь рядом с ним, чувствуешь, как хорошо дышится, успокаиваются нервы, – врал консультант, захмелев от домашних крымских вин, подправленных медом, чтобы убить кислятину. – Пять минут общения с ним заменяют месяц в каком-нибудь из крымских санаториев.
– О-о-о! А расскажите, как получилось ваше сближение?
– Тут, дети мои, настоящая приключенческая история. Налейте мне еще стаканчик бурдашки, «Бордо де Мисхор». Так вот. С некоторых пор генсекр стал получать загадочные и таинственные письма. «Не ездите такого-то июля по такому-то мосту». Он не едет, и мост обваливается. «Бойтесь человека с выбитым глазом». Арестовывают такового из его окружения, а тот, оказывается, замышлял отравление. «Скажите детям, чтоб не шли по такой-то улице». Он слушается, и на той улице происходит обвал почвы, так что дети могли туда провалиться. «Обратите внимание на головокружение от успехов». И Сталин пишет такую статью. А самое загадочное, что каждое письмо подписано: «Тарзан». Или иногда: «Тарзан, детеныш обезьян». А однажды даже с адресом: «Тарзан. Сухуми. Питомник».
– Ишь ты! Ну-ну?
– Наш великий генсекр каждый раз удивляется и даже несколько путается. Он любопытен, как и все люди, и требует: «Менжинский! Кто такой этот Тарзан? Поезжайте немедленно в Сухуми и найдите мне его в обезьяньем питомнике!» Тот едет, возвращается с пустыми руками: «Тарзанов там не водится». Тут уж Иосиф Виссарионович рассердился: «Развели в органах тунеядцев, а одного человека словить не можете!» Наконец Шкловский донес Менжинскому, что он как-то тайком шарил по карманам у Булгакова и нашел там неотправленное письмо Сталину с подписью «Тарзан Всемогущий». Этот Шкловский, товарищи, всегда ненавидел Булгакова. И вот, сей Тарзан пойман и доставлен в Кремль. Мудрый генсекр выходит к нему, попыхивая трубочкой, внимательно разглядывает, и в глазах у него возникают доброжелательные искры. «Не хотите ли покурить? Или в обезьянах вас курить не учили?» – «Отчего же, – говорит Тарзан, – из ваших рук не только табачок, но и яд получить приятно». Угощает кубинской сигаркой. «Стало быть, это вы Сталину письма пишете?» Должен вам сказать, ребятушки, наш любимый вождь всегда о себе в третьем лице говорит. То есть никогда не якает, как некоторые вожди: «Я да я, я да я!»
– У нас и среди не вождей таких навалом.
– «Да, это я пишу», – отвечает Булгаков. Молчание. «А что не так, Иосиф Виссарионович?» – «Да все так, – говорит генсекр. – Интересно вы пишете». Опять молчание. Сталин, должен вам сказать, любит долгие паузы. Это вам и как актерам пригодится. Держите паузу столько, сколько можете, но только чтобы зритель не уснул. После хорошей выдержанной паузы хлесткая фраза звучит еще хлеще.
– Запомним. Дальше-то, дальше?
– Терпение, дети мои. «Так, значит, Тарзан и Булгаков это одно лицо?» – усмехается Сталин. «Да, – отвечаю, – это я, Иосиф Виссарионович». Тут он замечает, что я малость пообносился, пока нигде не работал и только писал свой новый бессмертный роман. «А почему брюки заштопанные, туфли рваные? Ай, нехорошо! Совсем нехорошо!» – «Не обращайте внимания, дорогой товарищ Сталин, – говорю я. – Заработки скудные». – «Кто у нас за снабжение отвечает? Микоян? Подать сюда Микояна!» И тут, братцы, Микоян будто из-под земли вырастает. Я даже не понимаю, как это в Кремле поставлено. Стоит генсекру вызвать кого-то, тот словно по пневматической почте прилетает. «Так, – говорит Сталин. – Микоян. Вот прикажу я тебя расстрелять, опять скажут: грузино-армянские склоки. Только поэтому ты жив еще. Что смотришь? Не можешь одеть человека? Все твои снабженцы – хари ненасытные, воровать умеют, а снабжать не научились. Великого писателя до сих пор не одели. Что дрожишь? Микоян-обезьян! Может, тебя в Сухумский питомник отправить? Немедленно одеть писателя! В габардин!» Рядом Буденный сидит в сияющих сапожищах. «А ты что тут расселся, усищи крутишь? Ишь, какие себе сапоги заслужил! Снимай их сейчас же, отдай человеку. Все вам сказать надо, сами ничего не соображаете!» Но я от яловых сапог легендарного командарма отказался, попросил выдать со склада замшевые. И Сталину понравилось, что я не стал Семена Михайловича заставлять корячиться, сапоги при всех стягивать. Так мы с ним и подружились. И все в Кремле ко мне теперь с уважением. Время от времени созваниваемся, я в гости к Иосифу Виссарионовичу на дачу езжу. Товарищу Сталину, дети мои, живется одиноко, как и мне. Иной раз ему взгрустнется: «Понимаешь, Миша, все кричат: гениальный, гениальный! А не с кем даже коньяку выпить!» Плесните мне теперь тоже коньячку.
Они дружно смеялись, а иные принимали за чистую монету. Славные оказались эти трамовцы, хоть и глуповатые.
Через несколько дней от жены пришла телеграмма: «Мака ты нарасхват зпт Звонил Вольф Ленинграда зпт Красный театр хочет тебя пьесу зпт Срочно к 25 революции 1905 тчк Вот адрес куда послать телеграмму…» Голова закружилась от нового успеха. Красный театр, конечно, такой же сухумский обезьянник, как ТРАМ, но чуть-чуть посерьезнее.
Он тотчас послал в Ленинград телеграмму: «Согласен писать пятом годе условии предоставления мне выбора темы зпт работа грандиозна зпт сдача пятнадцатого декабря зпт аванс одна тысяча рублей зпт переведенный немедленно Любови Евгеньевне Булгаковой зпт сочту началом работы зпт случае неприема или запрещения аванс безвозвратен тчк Булгаков».
Пятый год! Тема широченная. Конечно, не про броненосец «Потемкин», о котором снял свой аттракцион Эйзенштейн, и Сталин прав, что, как говорят, окрысился на режиссера-балаганщика за его изначальную приверженность к Троцкому. Хотя, тоже сказать – окрысился. Это Булгаков за счастье считает хоть какой-то заработок и поездку на море в Крым, а Эйзенштейн со своими миньонами Александровым и Тиссе, вона, уже год как по всему миру ездят с полными карманами деньжищ, только и читаешь в газетах: они в Цюрихе, они в Берлине, они в Гамбурге, они
