Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев
На второй или третий день после областного съезда пришло распоряжение: «Всех генералов и штаб-офицеров выделить из лагеря и немедленно же отправить в Ростов, в штаб Северо-Кавказского военного округа, для назначения на командные должности в Красной армии на Польский фронт».
Мы знали, что польская армия перешла в наступление и заняла уже Киев. Защищать красную Россию мы не собирались, но через Польшу попасть в Крым, к генералу Врангелю, прельщало некоторых.
Нас так быстро выделили, что те штаб-офицеры, кои были в отпуску у своих семейств, не вернулись еще из города. К ним относились командир Корниловского конного полка, войсковой старшина Безладнов и мой помощник, полковник Ткаченко.
Командир Сводно-Кубанского полка, полковник Лиманский и второй мой помощник, войсковой старшина Сахно заболели и отправлены были в госпиталь. Этими событиями судьба их была совершенно иная, чем наша.
Собравшихся вывели за ворота, перевели на пустырь, что между кирпичными сараями Стахова и Дубинкой, и остановили. На глаз, нас было человек восемьдесят. Мы кого-то ждем.
Издали справа приближаются в направлении лагеря две крупные фигуры в длинных черкесках нараспашку, в больших папахах. Один из них часто вытирает папахой пот на лице. За ними небрежно идет плюгавый красноармеец с винтовкой. К нашему удивлению и жалости, в этих двух фигурах мы опознали генералов Косинова и Серафимовича. Узнав некоторых из нас, они приветствовали взмахами рук и с напускной беззаботностью, дружески улыбаясь, прошли мимо нас в 50 шагах.
Подошел конвой, человек в тридцать красноармейцев, окружил нашу группу с ружьями «наперевес» и приказал быстрым шагом двигаться к Дубинке.
Прошли ее. Идем по Почтовой улице, справа проходим Атаманский дворец. Нас сопровождают родственники и знакомые, шедшие к нам на свидание. Среди них обнаружил я и нашу бабушку. Мать уехала в станицу, и больше я не видел ее на этом свете.
С Почтовой свернули на Красную улицу. Второй этаж Атаманского дворца задрапирован красным полотнищем. Памятник Императрице Екатерине II и запорожцам снят. На душе мрак и оскорбление Войскового достоинства.
Какая-то маленькая женщина с грудным ребенком на руках старается как можно ближе идти с левофланговым командиром 1-го Кавказского полка, полковником Хоменко.
– Не подходи близко! – кричит на нее один конвоир зло.
– Это моя жена, позвольте ей идти рядом со мной, – просит Хоменко.
– Жена-а?.. Пусть идет, но не так близко, – отвечает страж.
– Ваня!.. А где Коля? – вдруг прорезывает нас женский окрик из публики.
– Там, – коротко отвечает войсковой старшина Храмов и указывает рукой на запад.
– Не разговаривать!.. А то я вас штыком! – кричит левофланговый конвоир и женщине, и Храмову.
Крик женщины был настолько острый своим беспокойством, что я невольно глянул в ее сторону. Высокая, стройная, красивая и нарядно одетая молодая женщина с грудным ребенком на руках не отставала от нас.
– Кто это? – тихо спрашиваю Храмова, сверстника по военному училищу и однополчанина по мирному времени.
– Жена Коли Черножукова, – отвечает он.
Черножуков, екатеринодарский реалист, в 1911 году окончил Тверское кавалерийское училище и вышел в 1-й Черноморский полк. Красавец и богатый человек. Я его хорошо знал. Будучи командиром сотни Корниловского конного полка, в средних числах октября 1918-го, когда полком командовал полковник Бабиев, он был тяжело ранен в ногу. Долго лежал в госпитале и стал хромым. Какова судьба его супруги-красавицы – неизвестно.
Дойдя до Екатерининской улицы, мы повернули на нее и остановились на углу Барсуковской, у здания областной Чека. Генерала Морозова вызвали в здание.
Мы стоим. Прибыли родственники войскового старшины Семенихина из станицы Безскорбной и сообщили ему, что его жена неожиданно умерла и они не знают, что делать с двумя его маленькими дочками. Семенихин заволновался. Он просит власть дать ему разрешение съездить в станицу и устроить сироток. Власть соглашается, но просит письменное поручительство 10 человек из нас, что он потом вернется в лагерь. Мы даем свои подписи, он едет в станицу, вовремя возвращается, потом бежит в станицу Лабинскую, узнает о движении генерала Фостикова, бежит к нему, ведет борьбу против красных.
По выходе из госпиталя бежит к Фостикову и полковник Игнат Лиманский. Во Франции я связался с ним письменно. И доблестный командир полка в былом ответил мне, что «давно вложил свою шашку в ножны».
Окончившего ускоренные курсы Академии Генштаба есаула Якова Васюкова вызывают в здание и назначают в какой-то штаб.
Вышел Морозов с документами, и мы уже без конвоя идем к вокзалу, чтобы следовать в Ростов. На вокзале много провожающих, все женщины. Здесь и наша бабушка. Она не отходит от нас, жалостливо-ласково заглядывает в глаза нам, обоим внукам, словно хочет насмотреться в последний раз. Я ее успокаиваю, как могу.
– Ах, Федюшка, чует мое сердце, что будет горе, – говорит она и бесслезно плачет.
Потом бросилась куда-то и приносит полное ведро нашего кубанского борща. Все голодны, Кавказцы и Лабинцы, как ближайшие, обступили ведро со своими деревянными ложками, и – о, как вкусен был наш родной борщ!
Полковника С.И. Земцева провожает семья со многими родичами. Жена и дочь упрашивают его взять с собой большую столовую серебряную ложку и салфетки. Он отказывается, те настаивают, и он, наконец, соглашается.
Подали два пассажирских вагона 3-го класса. Пронеслось распоряжение «о посадке». Услышав эти слова, наша бабушка вся передернулась. Чуяло старческое сердце, что в последний раз она видит своих дорогих внуков. Мы с братом обнимаем ее, целуем в щеки, в глаза. Я боюсь, как бы она не упала в беспамятстве, поддерживаю ее, успокаиваю, целую ее сухую морщинистую руку и на ходу вскакиваю в вагон.
Она, поняв «все», наше «последнее прости» в жизни, скорым шагом идет, бежит рядом с отходящими вагонами, сгорбившись еще сильнее, и на бодрящие наши слова и слова друзей-кавказцев, плача, в какой-то неестественной гримасе горя, твердила только одно слово: «детки-детки», а потом и приотстала за поездом.
С тех пор я ее больше уже не видел на этом свете. В голодный год, когда Кубань замученно стонала «под продовольственным налогом красных», она поехала вдаль «за хлебом», в Невинномысскую станицу и там, среди чужих людей, подрезанная безжалостным тифом, в чумном бараке, среди сотен ей подобных, отдала Богу душу свою и как ненужный хлам была сброшена в могилу-яму общую.
Опрос
В Ростов прибыли перед заходом солнца. Генерал Морозов с пакетом пошел по указанному на нем адресу. Вернулся с проводником и возмущенно сообщил нам, что пакет был по адресу ростовской Чека и нам приказано идти в концентрационный лагерь, за городом.
Нагрузившись тем, кто что имел, мы двинулись по
