Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев
Вдруг из глубины этого, казалось, нежилого нижнего этажа, как будто очень далеко, донеслась до нас столь знакомая мелодия дорогого нам напева:
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдаль и вширь.
Мы насторожились и, болезненно прислушиваясь, молча переглянулись, как бы спрашивая один другого – кто это здесь? и почему они поют именно «Ты Кубань, ты наша Родина»?
Песнь из нутра здания ширилась, укреплялась в своей мощи и через заколоченные наглухо ставни, словно рыдаючи по загубленной казачьей жизни, достигла улицы:
За твою ли славу старую,
Жизнь свою ли не отдать…
Мы вновь переглянулись в недоумении. И потом лишь узнали, что здесь помещалась «областная чека», а пели кубанские казаки-смертники, узнавшие о нашем прибытии и дававшие нам о себе знать.
Мы стоим. Вдруг на Бурсаковской улице, справа, за Екатерининской, с шумом распахнулись ворота, и со двора скорым широким шагом буквально выбросилось около сотни красноармейцев в колонне по-шести. Они не были похожи на красноармейцев, которых мы уже много раз видели. Это были стройные, напористые и хлесткие ребята. Все в кителях, в галифе, в хороших сапогах и при шпорах. Они при шашках, револьверах, с карабинами через плечо. В руках стеки и хлысты. Из-под фуражек, хулигански брошенных куда-то далеко на затылок, вихрились кудлатые волосы, а на грудях красовались пышные красные банты.
Мы поняли сразу, что это «специальные войска Чека». Дойдя до головы нашей колонны, они быстро заняли выходы в обе эти улицы, сняли с плеч свои карабины, поставив их между широко расставленных ног, готовые в любой момент вскинуть их «на изготовку». Мы поняли, что это значит. Легкий холодок страха пробежал у меня по спине. Конец, конец нашей воли. И если до этого момента каждый из нас, даже и генерал, мог абсолютно незаметно скрыться, в особенности казаки, то теперь мы поняли, что этого сделать уже нельзя.
А чего проще? Может быть, вот сейчас они выделят «главных» – и прощай жизнь.
Чекисты, расставив ноги и держа карабины меж ними, с хлыстами в руках, дерзко смотрели на нас. Мы тогда еще не знали, какая «граница» была между обывателями и войсками Чека? И я думаю, что чекисты уже предвкушали сладость, глядя на нас, – какая интересная и многочисленная добыча находится в их руках!.. и что хорошо было бы кое-чем поживиться от нее.
Во всяком случае, вся голова колонны, будь то офицер или казак, глядя на них, поняли, что «все шутки» о к о н ч е н ы.
Уже стало темнеть, а мы все стоим и чего-то ждем.
– Ну, белые бля-и – прямо по улице шагом МАРШ! – скомандовал нам кто-то из стражи, и мы молча, как стадо бессловесных животных, потянулись дальше по Бурсаковской улице.
Проходим Штабную улицу, где дом номер 40 когда-то так сильно манил меня к себе. Три кирпичных дома вдовы Анны Александровны Белой принадлежали большому семейству родовитой фамилии станицы Кисляковской. Они из «кубанской старшины» и в станичном юрте имели офицерский участок в 200 десятин. Отец их был главный делопроизводитель Кавказского отдела и жил у нас на квартире, когда мы еще не родились. Лида, самая младшая дочь, была моей затаенной любовью еще до знакомства, а старший сын, полковник, был сверстником нашего отца. Часто гостил у них, даже с ночевкой. Лида окончила Мариинский институт в 1913 году, а я в тот же год – военное училище. Теперь она замужем и мы остались большими друзьями. Кто я теперь?!.
Вот Атаманский дворец, а напротив него – Екатерининский сквер. В темноте ничего не видно, но мы уже слышали, что памятник Императрице Екатерине II с запорожцами красные убрали.
Мы проходим эти Войсковые священные места, выходим на Почтовую улицу и сворачиваем налево. Проходим городской сад, проходим мимо памятных мне казарм учебной команды 1-го Екатеринодарского Кошевого Атамана Чепеги полка, спускаемся под железнодорожный мост и входим на Дубинку.
Городская мостовая окончилась. Начинается булыжник. Мы поднимаемся от моста по неровности. Стоит темнота, хоть глаза выколи. Наша колонна невольно растягивается. Некоторые, наткнувшись на что-то, падают на землю.
– Тише-е!.. Да тише ша-аг! – беспрерывно несутся голоса своих.
Но мы идем за своим конвоем и не можем укоротить шаг.
– А-а, белые бля-и!.. Не нравится! А наших, наверное, не так гоняли?! – злобно рычит какой-то конвоир. – Не отставать! – кричит он по колонне.
Впереди всех идут полковники С.С. Жуков, Кочергин и автор этих строк. Кочергин идет между нами. Мы изредка перебрасываемся словами, чтобы не слышал конвой. Но старики, Жуков и Кочергин, все же не сдерживаются и продолжают о чем-то говорить, как и тогда, в горах.
Конвоирам это, видимо, надоело слушать.
– А ты не есть ли сам Деникин, йо – твою мать? – вдруг злобно, жестоко спрашивает старший конвоир, обернувшись к полковнику Кочергину.
От этого оскорбления у меня похолодело внутри. «Вот, – думаю, – возьмет да и хватит по лицу хлыстом этого почтенного полковника с бородой в седине». Вижу, что испугался не я один. Кочергин молчит, а Жуков, высокий, стройный и также с бородой, тихо, вежливо говорит:
– Нет, товарищ, это даже и не генерал. И зачем Вы так оскорбляете невинного человека?
– А ты што… защитник его?!. А почему он сам молчит? Смотри, как бы я вам обоим бороды не выщипал, йо – вашу мать, белые бля-и, – зло, но уже ниже тоном ругается он.
Теперь мы идем молча. А говоривший начинает изощряться перед другим конвоиром, «что бы он сделал с генералом Деникиным, если бы он живьем попался ему в руки».
Я не буду передавать его слова, но он подчеркивал, что «этого бандита надо было бы вначале пытать, а потом – по кусочкам раздергивать». И в каких тонах это говорилось!.. И откуда появились на Руси Святой такие дикари, варвары?!
Мы трое шли за ними вслед молча. И даже боялись, как бы он свою месть против генерала Деникина не направил бы против нас, употребив свой хлыст. Да при желании он мог любого из нас пристрелить, а потом
