Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века - Георгий Иосифович Чернявский
Выделяя основные тенденции внутренней борьбы на вершине советского руководства, Николаевский в то же время не подходил к ним схематично. Он показывал известные ответвления, своеобразное поведение тех или иных лидеров, в частности Берии, который являлся «чужеродным наростом на государственном аппарате страны, целиком зависевшим от положения Сталина»[795]. Именно в этом контексте автор рассматривал на первый взгляд весьма странное поведение Берии в первые месяцы после смерти Сталина, когда против Берии выступили все слои партноменклатуры. Стремясь вырваться из этого порочного круга, Берия предпринял экстраординарные шаги во внутренней и внешней политике страны. В их числе были: попытка примириться с югославским диктатором И.Б. Тито, кампания против которого нагнеталась Сталиным в последние годы его власти, вплоть до объявления Сталиным режима Тито властью «фашистской клики»; подготовка к выводу советских войск из Германии путем создания объединенного нейтрального германского государства; начало массовых амнистий; реабилитация врачей-евреев, обвиненных в январе 1953 г. в подготовке убийства Сталина и других высокопоставленных лиц, что стало началом мощной кампании государственного антисемитизма; предание суду виновных в «недопустимых приемах следствия» и т. д.
По убеждению Николаевского, действия Берии в то время были обречены на провал. «В тех слоях, к которым он явно пытался апеллировать, ему никто не верил, так как за десятилетия его имя стало синонимом самого ужасного, самого беспощадного террора. Зато внутри аппарата диктатуры эти его попытки помогли созданию против него своеобразного «единого фронта», приведшего к победе Хрущева сначала на февральском, а затем и на июньском пленуме ЦК 1957 г. Придав этой победе форму торжества принципа децентрализации управления и расширения прав республик, Хрущев в действительности обеспечил решающее преимущество «огромному и совершенно паразитарному партийному аппарату, который не выполняет абсолютно никакой положительной роли в жизни страны, но проникает своими щупальцами во все поры ее социального организма»2. Менее чем через год, возражая своим многочисленным оппонентам из рядов ветеранов российского социал-демократического движения и среди более молодых наблюдателей, как американских, так и эмигрантских, полагавших, что начался период длительного устройчивого правления Хрущева, Николаевский указывал на начало нового этапа борьбы в верхушке коммунистической партии, который он определил как борьбу Хрущева против «идеологов»[796].
Для автора оставался несомненным факт существования группировок, враждебных Хрущеву и его политике. Свидетельством внутренней борьбы по догматическим вопросам Николаевский считал неожиданное исчезновение с авансцены М.А. Суслова, его отсутствие на ряде межпартийных встреч и партийных мероприятий, а также смещение с поста заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК Ф.В. Константинова, которого считали близким Суслову человеком. Речь шла о передаче собственности машинно-тракторных станций колхозам, в пользу чего высказался Хрущев, поддержанный аппаратом академической науки, в том числе вице-президентом АН СССР К.В. Островитяновым, тогда как так называемая партийная наука (то есть работники идеологических учреждений КПСС) от поддержки Хрущева уклонялись, а сам Суслов в предвыборной речи лишь вскользь упомянул об ожидаемых практических результатах реформы Хрущева, ничего не сказав о теоретическом значении этих мероприятий.
Из этого Николаевский делал вывод, что на верхах власти наступил новый этап борьбы, который не может не иметь исключительно важных последствий для СССР и всего мира. Казалось бы, события нескольких следующих лет не подтверждали этих прогнозов. Внеочередной XXI съезд КПСС прошел в начале 1959 г. при полной гегемонии Хрущева. Именно первый секретарь ЦК выступил с единственным докладом на этом съезде, трактовавшем все вопросы экономики и политики, теории и практики. «Настоящий универмаг с большим ассортиментом товаров, – правда, не всегда первой свежести»[797], – ехидничал Николаевский. Он признавал, что власть советского лидера за последние годы укрепилась, что рассматриваемый съезд можно было бы назвать «первым хрущевским» и что сам Хрущев восхвалялся как единственный и непререкаемый вождь.
Николаевский обратил внимание на то, что Хрущев проводит омоложение руководящих кадров и что его критика сталинского культа личности и перегибов, пусть робкая и ограниченная, имеет своей целью вывести из игры поколение, которое сделало карьеру на терроре 30-х годов. После XXI съезда самым тонким и критически мыслящим наблюдателям представлялось, что власть Хрущева в СССР достигла уровня власти Сталина, хотя он и пользовался в значительной степени другими методами, обходясь без массового террора. На очередном съезде КПСС Хрущев возвестил о грядущем приходе коммунизма, который он в двух своих докладах – отчетном и о новой программе КПСС – обещал построить в течение двадцати лет.
Николаевский посвятил новому XXII съезду ряд своих статей[798]. Он писал, что на подготовку съезда ушло необычно долгое время, что свидетельствовало о «напряженности на верхушке диктатуры»[799], проявлявшейся, в частности, в столкновениях между слоями партбюрократии в связи с кампанией по омоложению, то есть «хрущевизации», партаппарата. В создании Хрущевым новой программы он увидел попытку нового руководителя стать вровень с автором первой программы – Лениным – и автором советской конституции Сталиным. Николаевский многого ожидал от этого съезда, но не того, что на нем произошло: публичная десталинизация советского строя. Он, однако, вслед за большинством других наблюдателей не считал, что борьба за власть в Кремле завершена и что диктатура вошла в период сравнительно спокойного развития. Историческое значение XXII съезда КПСС он видел прежде всего в том, что съезд разбил легенду о единстве и сплочении советской коммунистической партии.
По мнению Николаевского, защитникам сталинской ортодоксии удалось ввести в доклады Хрущева на XXII съезде ряд формулировок (о преимущественном развитии тяжелой промышленности за счет легкой, об ограниченных возможностях сосуществования с капиталистическим миром), которые отступали от его заявлений последних лет. Да и по своему составу съезд был не совсем таким, каким планировал увидеть его Хрущев: несмотря на омоложение партаппарата, люди старшего поколения составляли на нем примерно туже долю, что и на предыдущем съезде. Правда, единогласное принятие новой программы КПСС можно было считать победой Хрущева. На этом фоне Николаевский объяснял «запутанную и часто противоречивую игру Хрущева на съезде»[800], увенчавшуюся, однако, важными победами. В качестве наиболее существенных ее элементов рассматривались удары по «проходимцам», возглавлявшим компартию Албании (официально она именовалась Партией труда), по «маленькой шавке» Энверу Ходже, за спиной которого стоял огромный коммунистический Китай. Это означало лишь то, что Хрущев сознательно шел на разрыв с Китаем Мао Цзэдуна, готовившим «страшные войны на тихоокеанском пространстве». Наконец, Хрущев подверг новой критике Сталина и в конечном счете вынес его тело из Мавзолея.
Вне прямой связи с XXII съездом Николаевский ставил вопрос о
