Король Людовик Святой - Сергей Евгеньевич Вишняков
Людовик, в отличие от Кесарии и Яффы, уже не таскал корзины с землей и камни на строительстве, а проводил время в замке с семьей либо принимал послов. Никаких военных операций более не планировалось. Король, спокойно воспринявший отступление из Баниаса, казалось, жил уже не мыслями о продолжении войны, а только о восстановлении Сидона.
В лагере, где остановилось его войско рядом с городом, жизнь текла расслабленно, никто никуда больше не стремился нападать, и рыцарей и простых воинов устраивала неспешная, несложная служба королю с хорошей оплатой, заключающаяся в сидении в палатке с вином, разговорами ни о чем, сне и мыслях о возвращении домой.
Сенешаль Жан де Жуанвиль, всегда заранее заботящийся о провизии, закупал несколько бочек вина и приглашал к себе своих рыцарей. Чтобы не отлучаться на рынки или ждать, когда торговцы сами придут в военный лагерь продавать товар, Жуанвиль завел много кур, и к столу каждый день были свежие яйца. Напротив палатки Жуанвиля Альфонс де Бриенн, граф д'Э, поставил свою палатку и от скуки соорудил из дерева игрушечную катапульту. И Жуанвиль, и де Бриенн в жарком климате Сидона держали почти всегда пологи палаток открытыми, и, когда у сенешаля Шампани собиралась компания выпить и поесть, граф д'Э вытаскивал свою катапульту, заряжал маленький ковш камнем и, прицелившись, с хохотом стрелял по столу Жуанвиля.
Вот и сейчас, несмотря на надоевшую всем шутку, граф д'Э проделал то же самое, разбив в глиняной кружке Атталя дно. Вино пролилось на штаны. Жуанвиль укоризненно посмотрел на графа. Он думал, что Бертран рассердится, но Атталь улыбался и попросил еще раз повторить Жуанвиля, что сказал ему король.
– Когда его величество узнал, что я собираюсь на паломничество в Тортозу, он попросил меня купить в этом святом месте сто разноцветных плащей, чтобы раздать францисканским монахам по возвращении во Францию. Вот, собственно, и все. Вы правильно поняли, Атталь, король думает о доме, значит, скоро наш поход закончится. Признаться, и я рад этому. Жаль только, Иерусалим остался в руках врага.
– Только этого жаль? – мрачно усмехнулся Атталь.
– Да, а о чем же еще мне сожалеть? – удивился сенешаль. – Ведь ради Иерусалима мы и воевали.
– А тысячи погибших наших соратников в Египте? Их не жаль?
– Почему же? Жалко, конечно. Но все они теперь с Господом, они в раю! Если бы Иерусалим был бы в итоге наш, то зачем тогда вообще была бы эта бессмысленная жалость – люди погибли бы за Святой город, значит, они не зря прожили жизнь и умерли ради освобождения Гроба Господня. Если бы я погиб за Иерусалим, я не хотел бы, чтобы обо мне сожалели.
Бертран д'Атталь ничего не ответил. Он не разделял убеждения сенешаля, и с каждым днем ему все тяжелее было находиться в лагере, но контракт о королевской службе, подписанный на год, еще действовал. Надо было потерпеть несколько месяцев.
– Может быть, Атталь, поедете со мной в Тортозу? Церковь Богородицы там очень древняя, почитаемая и намоленная. Ее построил еще сам святой Петр! Какая там святость, Атталь!
– Благодарю, Жуанвиль! Но я останусь здесь. Чувствую себя настолько грешным, что, боюсь, недостоин я стоять в церкви, построенной святым Петром.
– Слышу в вашем голосе какое-то ерничество, – нахмурился Жуанвиль.
– Отнюдь, – заметил Бертран. – Я – воин Господа, как я могу шутить на подобные темы? Возьмите лучше с собой графа д'Э, а то сын иерусалимского короля своей игрушечной катапультой все кружки вам перебьет!
Людовик взял на руки маленькую дочку, завернутую в одеяло. Малышка Бланка, названная в память матери, спала, и ее крошечные губки, казалось, складывались в улыбку.
– Посмотри, Марго! – тихо и нежно сказал король жене. – Она, наверное, видит во сне ангелов.
Маргарита улыбнулась, вся светясь от счастья, гладя по головам Жана Тристана и Пьера, сидящих на кровати матери и играющих деревянными коняшками. Жан, которому исполнилось уже три года, осознанно изображал, как скачет конь по материнской подушке. Двухлетний Пьер грыз игрушку и показывал ее маме.
Людовик отдал Бланку служанке, положившей ребенка в колыбель, и присел у ног королевы на пол, устланный львиной шкурой. Он взял из ручки Пьера деревянного коня и показал, как надо играть с ним. Жан Тристан направил своего коня на того, что держал отец, и столкнулся с ним.
– Салацин, победю тебя! – захихикал Жан Тристан.
– Смышленый мальчик! – радостно сказал Людовик. – Хорошо говорит для своих малых лет. И главное – правильно! Мы еще с тобой, Жан, победим сарацин! Ты подрастешь, возьмем Пьера и других твоих братьев и дядей и снова попытаем счастья в Святой земле. Если уж не мне, то тебе точно, Жан, доведется узреть освобожденный Иерусалим.
Маргарита наклонилась и поцеловала мужа в лоб.
– Когда мы возвращается?
– Нет так скоро, как нам бы хотелось, любимая. Наверное, в следующем году. Восстановим город, тогда можно и домой.
– А что, если опять начнется война? – с тревогой произнесла королева.
– Вряд ли. Мы устали, и враг тоже устал. К тому же у нас нет достаточно сил для настоящей войны. Если бы под моими знаменами собрались хотя бы десять тысяч, я бы не стал возвращаться во Францию, а повел бы людей на Иерусалим. Но у меня нет этих десяти тысяч. Дома решим все накопившиеся проблемы, и тогда можно снова будет думать о крестовом походе, собирать деньги и войска.
– Ты все еще веришь, что мы сможем, Луи?
– Как приятно это слышать, Марго, – «мы сможем». Ты и я – мы одно целое! Одно тело, одна душа, одна любовь. Мы с тобой сможем все! Как мы были счастливы в этом походе, наверное, как никогда за все наши предыдущие годы. И мы можем это повторить! Отправимся в следующий раз прямо на Иерусалим, и ты будешь со мной и родишь нам еще прекрасных детей.
– Я уж и не представляю, что будет с этими землями без тебя, Луи. Ты провел здесь три года. Ты все строишь, ты со всеми договариваешься. Ты сам почти что король Иерусалима. Только на тебя здесь все и надеются.
– Гм! Жила же Святая земля без меня, проживет и дальше. Подождет, пока я вернусь с войском. Не просто же так я укреплял Акру, Кесарию, Яффу, Сидон – люди должны здесь чувствовать себя в безопасности. Быть может,
