Король Людовик Святой - Сергей Евгеньевич Вишняков
Командиры мамлюков – Бейбарс, Актай, Кутуз – стояли поодаль и наблюдали. Сошедших с галер пленников сарацины окружили плотным кольцом, и было похоже, что либо это своеобразный почетный эскорт, либо угроза жизни для христианских сеньоров. Со стороны устья подплыла галера под генуэзским флагом и остановилась, бросив якорь.
Людовик с грустью посмотрел поверх плотных рядов сарацин на мощные стены Дамиетты вдалеке. Карл Анжуйский вслух размышлял, поест ли он сегодня или придется спать голодным. Его рассуждения поддерживали многие сеньоры. Альфонс де Пуатье с тревогой наблюдал за сарацинами – уж не собираются ли они напасть прямо сейчас. Появились слуги мамлюков, они принесли завернутые в ткань сухие сырные лепешки и куриные яйца. Драгоман сказал, что эмир Бейбарс не может отпустить пленников голодными и пусть они поедят. Альфонс де Пуатье отказался, опасаясь, что эта нехитрая еда может быть отравлена и все, кто ее поест, умрут. Но других сеньоров эти соображения не остановили. Особенно молодого Карла Анжуйского, выказавшего редкостную любовь к лепешкам и яйцам.
На генуэзской галере показался Жоффруа де Сержин, которому мамлюки вернули Орифламму. Корабль подошел ближе и спустил длинный трап, чтобы король и сеньоры смогли подняться. Сарацины не уходили с берега, их командиры по-прежнему стояли и смотрели. Король и сам высказал тихонько мысль – уж не собираются ли их напоследок перебить прямо при посадке. Он первым пошел по трапу, не оглядываясь. Жоффруа де Сержин тоже почувствовал, что сарацины ведут себя настораживающе, и отдал приказ. Восемьдесят генуэзских арбалетчиков встали у бортов с направленными на сарацин заряженными арбалетами. Передние ряды сарацин сразу же отпрянули назад, толкая следующих, а те – другие, задние ряды вообще не поняли, что происходит, и просто побежали под напором остальных.
Сеньоры взошли по трапу на галеру. Пьера де Моклерка, и так еле стоявшего на берегу из-за болезни, под руки подхватили Ги и Бодуэн д'Ибелины. Больной Эмбер де Божё кое-как ковылял сам. И если Карл Анжуйский взлетел по трапу, словно птица на ветку, то Альфонса де Пуатье лично задержал мамлюк Актай, не убоявшийся генуэзских арбалетчиков.
Король увидел, что на галере все его спутники, кроме среднего брата, и возмутился, на что Актай крикнул ему, а драгоман, крича, перевел, что пусть христиане начнут готовить обещанные двести тысяч ливров и лишь после их выплаты граф сможет быть свободен.
На галере была вся оставшаяся казна, собранная во Франции для похода. Ее вынесли из Дамиетты в первую очередь. Двести тысяч ливров – огромная сумма, монеты для ее сбора необходимо было отсчитывать поштучно. Король решил, что всем стоит отдохнуть в свой первый день на свободе и начать счет на следующее утро. На корабле оказалось вдоволь солонины и вина, и все хорошенько подкрепились.
Утром король, переживавший за безопасность Альфонса де Пуатье и потому половину ночи не спавший, сам всех разбудил, чтобы начать счет. Из трюма приволокли сундуки, полные золотых монет, и приступили к работе. К галере, где находился король, подплыл баркас под флагом Фландрии.
Гийом де Дампьер, Жан де Нель, граф Суассона, и Пьер де Моклерк подошли к королю, озабоченно считавшему золото наравне с остальными сеньорами.
– Ваше величество! – сказал граф Фландрский. – Простите нас, но мы хотим покинуть вас и немедленно отплыть из Египта во Францию. Для нас поход завершился здесь. Герцог Бретонский болен…
– Я сам скажу за себя, граф! – рявкнул Пьер де Моклерк, осунувшийся и выглядевший намного старше своих шестидесяти четырех лет. – Король! Мы славно сражались вместе за дело Христа, много убили сарацин. Но я чувствую, что мой час пробьет уже совсем скоро. Было время, я воевал против вас. К счастью, это давно в прошлом. И я бы хотел продолжить биться рядом с вами до моей последней минуты. Но сейчас наступает другое время. Не будет боев, вам надо снова собраться с силами в Акре, я же уже не доживу до новых сражений, чтобы в них сложить свою голову. Так уж лучше умереть дома, еще раз посмотреть на моего рыжего Жана, узнать напоследок, не наделал ли он, поганец, чего непутевого, пока вместо меня управлял герцогством. Сын у меня уж больно резок и горяч.
– Как и вы, сеньор де Моклерк! – заметил король.
– Наверное. Так вот. Я хотел бы поблагодарить вас за то, что выкупаете нас. Знайте, ваше величество, там, где в строю бьются королевские лилии, неподалеку, на вашей же стороне всегда окажутся хвосты горностая. Я давно так решил и сыну наказал.
– Что ж, господа! Ваше право, – ответил со вздохом Людовик. – Мы все понесли в Египте такие большие потери, что я не вправе даже просить вас остаться, тем более – приказывать. Но, по-моему, было бы правильно дождаться освобождения графа де Пуатье и хотя бы всем вместе отплыть от Египта.
– Увы, ваше величество! Нам надо торопиться – корабль уже ждет нас в море, – сказал Гийом де Дампьер. – Мы желаем вам победы! Вернувшись домой, мы расскажем, как все было, как мы славно сражались! И призовем новых рыцарей собираться под ваши знамена!
Король с грустью кивнул и отпустил сеньоров. Отвлекшись от счета денег, он смотрел, как отплывает баркас и Пьер де Моклерк ложится на скамью, потому что ему тяжело сидеть, а граф де Суассон дает ему попить из деревянной кружки. С этим больным стариком, некогда бунтовавшим против юного короля, объединившись с графом де ла Маршем и английским королем, навсегда уходила в прошлое задержавшаяся молодость Людовика, стремительно перешедшая в зрелость после египетских испытаний. Больше Людовик никогда не видел герцога. Моклерк умер в море, так и не добравшись до берегов Франции.
Деньги считали весь день субботы. Король, устав, сидел вместе с Карлом Анжуйским, Эмбером де Боже и Жаном де Жуанвилем и слушал, как Жуанвиль смог спастись на реке в день битвы при Фарискуре.
– Ветер дул северный – прямо на нас, лодка наша двигалась с трудом, – рассказывал сенешаль Шампани. – Сарацины с берегов постоянно стреляли из луков, и весь правый борт был утыкан стрелами. На палубу стрелы залетали. Мне помогли надеть кольчугу. Эх и тяжела же она
