Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

— Мика! — вдруг строго сказала бабушка, прервав на полуслове рассказ о том, как высоко в этом году поднялась вода в Москве-реке.

Мика покраснел и торопливо убрал со стола локоть. Тут Оля заметила, что и ее локти лежат на столе. Очевидно, так сидеть нельзя, ио и убрать сразу, как сделал это Мика, она тоже не хотела. Вспомнив про рачков, она выскочила в сенцы, твердо решив внимательно следить за собой.

Рачки были готовы. Увидев на столе дымящуюся миску, бабушка сказала:

— А я никак не могла понять, что это за странный запах у вас в комнате.

— Свежие рачки, только что из воды, — с гордостью ответила Оля.

— Ой, да это же сороконожки! — вскрикнул Мика и отодвинулся от стола.

— Это креветки, — пояснила бабушка.

— Они вкусные, — огорченно сказала Оля и обернулась к деду. Но тот смотрел, как перешвартовывался на третий причал «Труженик моря».

— Бабушка, возьмите. — Оля хотела пододвинуть ей миску.

— Спасибо, но этого я не ем, — брезгливо отстранилась бабушка.

— Мика, возьми тогда вот этого большого краба. — Оля, приподняв за клешню краба, хотела положить его Мике в тарелку.

Но тот отшатнулся так, точно это был не вареный краб, а живой скорпион.

— Нa паука oн похож. Неужели такую гадость едят?! — сказал Мика с отвращением.

— Следи за своими выражениями, — негромко сказала ему бабушка и повернулась к деду. — А я и не предполагала, что вы живете в такой… тесноте.

— Нам вовсе не тесно, — начала Оля и смутилась под удивленным взглядом бабушки. Этот взгляд выражал многое, и прежде всего то, что детям нельзя вмешиваться в разговор старших, и еще: неужели такая большая девочка не умеет себя вести? Оле хотелось ответить, что ее давно уже считают взрослой и дома и на маяке. Но она смолчала.

— И в школу ей далеко ходить, — как будто ее не прерывали, продолжала бабушка.

— Далековато. Школа на Приморской, — согласился дед. — Другой раз зимой как начнет вовсю работать норд-ост…

Интересно, как бы Мика ходил в школу, когда намерзает столько льда, что прямо на четвереньках иногда пролезать приходится.

— Условия для ребенка, Иван Тимофеевич, здесь совсем неподходящие, — сказала бабушка. — Особенно для девочки.

Дед ничего не ответил, а бабушка продолжала:

— Конечно, заниматься в такой обстановке трудно, и я не представляю, как Оля будет дальше учиться.

Эти слова значили больше, чем то, что они выражали. Но что именно — Оля еще не могла определить.

Наступило молчание, и вдруг Мика громко зевнул. Он быстро и очень смешно закрыл обеими руками рот и посмотрел на бабушку.

— Ну, что ж, надо отдохнуть с дороги, Мика устал, — сказала она, как бы оправдывая Микин зевок.

— Да, да. Детишкам пора спать, да и вам… — засуетился дед, помогая Оле убрать со стола остатки ужина.

— Вы на этих кроватях ложитесь, тут все чистое, а я пойду на маяк. Олёк, ляжешь здесь, на скамейке.

— Иди, иди, деда, у нас тут будет морской порядок, — сказала Оля и чуть не откусила себе язык, ведь просили же ее не говорить таких слов. Весь вечер она старалась чего-нибудь не сболтнуть и надо ж…

— Что это, милая, у тебя за странные полосы на платье? — спросила бабушка. — Это… пот?

— Нет, соль, — ответила Оля.

— Соль? Какая соль?

— Простая. Морская соль… Ну, от купания.

— Это очень некрасиво. Девочка должна быть аккуратной. Тебе надо переодеться и не ходить в этом платье.

— Покойной ночи, — сказал Мика в чмокнул в щеку бабушку. — Покойной ночи, — повторил он и также громко чмокнул деда. Потом подошел к Оле. Она с досадой взглянула на его губы — опять мокрые. И для чего только придумали люди такое — целоваться…

— Ты, Оля, тоже ложись, — сказала бабушка и вышла вслед за дедом из комнаты.

Но Оля не легла, она потихоньку выскользнула из комнаты и стала мокрой тряпочкой отмывать соленые пятна с платья, а то и в самом деле нехорошо. Но другого ведь нет.

— …Я нарочно привезла с собой Мику и вижу, что поступила правильно. Пусть она присматривается, как должны себя вести воспитанные дети, — донесся из дворика голос бабушки. Она сидела на скамейке под окном.

— Мика, видно, паренек, тихий, хороший, — охотно согласился дед.

— Ольга растет совершенной дикаркой, — продолжала бабушка. — Она не умеет держать себя в обществе… Почти взрослая девушка, а лицо у нее черное, как у цыганки, руки в ссадинах, ногти… Она и не подозревает, что за ногтями тоже надо следить…

— Без женского глаза растет, потому и ие все понимает, — как бы оправдываясь, заметил дед.

— Я очень просто, гораздо проще других смотрю на вещи, — продолжала Вероника Александровна. — Но согласитесь сами, когда моя дочь, дочь профессора, образованная, интеллигентная девушка попала в… непривычную для нее среду, это ей ничего хорошего не принесло. И вот теперь…

Дед закашлялся, заглушив голос бабушки. А Оля прижала платье к груди, так сильно у нее заколотилось сердце.

— Девочке, внучке известного профессора, не место в этой… в этом помещении. Я понимаю, пока была война, вы не могли ее к нам переправить. В прошлом году я не могла приехать, но теперь возьму ее с собой. Девочке надо дать образование гораздо шире, чем то, которое может дать школа. Она будет читать книги, посещать театры, изучать иностранные языки, как покойная мать, только ошибок ее я не позволю больше повторить. Если б Люся вышла замуж за человека близкого ей духовно, равного по образованию и воспитанию…

— Не надо об этом, Вероника Александровна, дети любили друг друга… были счастливы. И не надо об этом… — голос деда звучал глухо. Он помолчал и проговорил: — Если разрешите, я закурю.

— Пожалуйста, курите. Вы мне не помешаете.

Над морем мягким перезвоном прозвучали склянки.[3]

— Вы извините, Вероника Александровна, я пойду на дежурство, — сказал через некоторое время дед. — Покойной ночи.

— Покойной ночи, Иван Тимофеевич, у нас более чем достаточно времени, обо всем успеем поговорить, все решить…

Оля хотела догнать деда и сказать, что она теперь будет следить за ногтями, но она не желает уезжать и учить иностранные языки. Она хочет остаться здесь. Но тогда пришлось бы признаться, что она невольно подслушала разговор. И вообще оправдываться нехорошо, не нужно было слушать… Ну, и точно ведь еще ничего неизвестно. Деда вовсе не говорил, что