Ни единого шанса - Ксюша Иванова
— Я-то мать! — она приосанивается, упирая руки в бока. — А вот кто ты такой? И почему дочку мою позоришь посреди улицы?
Хватаю его за руку, пытаюсь тянуть за собой, потому что вижу по ней — сейчас такой скандалище устроит, что мало не покажется! Тяну его прочь молча, не объясняя ничего, не уговаривая — понимаю, что бессмысленно перед ней распинаться!
Ванечка зажимает мою руку обеими своими ладонями — наверное, чтобы не сбежала, удерживает на месте и, судя по выражению лица, вот-вот рванет в бой! И это случается:
— Ох, как же я тебя, женщина, увидеть хотел! Что ж ты за существо такое, что о своем больном ребенке не думаешь совсем? Ты знаешь, что у нее коляски нормальной нет? Ты знаешь, что девчонки нормальной одежды не имеют? И надо же учить поведению она собралась! Да тебя б саму поучить, да так, чтобы года на два строгого режима за оставление в опасности несовершеннолетнего! Ты в курсе вообще, несуразное создание, что бабка у них в больнице с инсультом лежит? Таких матерей, как ты давно пора к ответственности привлекать! Не хочешь растить своих детей — плати алименты. Не хочешь платить — садись в тюрьму!
— А ты, сосунок, рот на кого открыл? Захлопнулся и стой спокойно, пока не отхватил! Я где для них денег возьму — у меня работы нету! И нянькой для Лильки быть не могу — у меня, глядя на нее, знаешь, как сердце заходится! У меня жизнь, знаешь, какая? Не дай тебе Бог хлебнуть с мое! Не тебе, выродок профессорский, меня учить!
Она заворачивает что-то матами, переходя на более привычный для себя язык. Люди, гуляющие по набережной, оборачиваются в нашу сторону, прислушиваясь к разгорающемуся скандалу. А Ванечка вдруг запрокидывает кудрявую голову и начинает хохотать!
Сумасшедший дом какой-то! Округлившимися глазами смотрю на него.
— А чего профессорский-то? Ой, не могу! София, продолжим представление или ты предпочитаешь уйти?
И я открываю рот, чтобы попросить его уйти, но вдруг не могу выдавить из себя ни звука! О, нет! Только не это! Опять! За что? Смотрю ошарашенно на Ванечку, не слушая материну ругань. Встречаемся глазами.
— Что? — спрашивает он испуганно. — Ты снова немая?
Киваю, кусая губу, чтобы не заплакать. Обнимает за плечи, игнорируя вопли сбоку. И ведет к машине, заглядывая в лицо.
А мне от его сочувствия, от сопереживания его так хорошо на душе становится, что хоть пой! И, самое главное, нет в его глазах никакого презрения из-за того, какая у меня мать! Такое чувство, что Ванечке, вообще, все равно! Усаживает в машину, пристегивает, как ребенка, закрывает дверь, а потом обходит и садится рядом.
Я наблюдаю через стекло, как мать что-то рассказывает двум подошедшим к ней женщинам, отчаянно помахивая в нашу сторону рукой.
— Ну и чего ты разволновалась? Вот так из-за всякой мелочи будешь терять дар речи? — смотрит хмуро, показательно сведя к переносице черные брови, но я уже по его взгляду научилась понимать. А там, в глубине Ванечкиных глаз совсем другие эмоции — не злость, не презрение и даже не жалость ко мне. Не то, в общем, чего я боялась, чего бы мне так не хотелось видеть. Там другое — тепло и участие, там нежность…
— Спасибо, Ванечка, — шепчу, благодарно улыбаясь ему.
— Нет, Сонечка, так просто не отделаешься! Защитнику нужна награда! — указательным пальцем показывает себе на щеку. — Целуй!
Последние наставления перед оформлением документов на квартиру от Бориса Семеновича были нами полчаса назад получены по телефону.
Лилька в виду опасности с огромной радостью осталась на ночь у Вероники с Захаром.
Бабушка на вечер была отправлена к соседке, тете Свете. Что уж там Ванечка придумал, чтобы она осталась у тети Светы с ночевкой, я даже спрашивать у него боюсь — пока я ходила в магазин, он все устроил… А бабушка, еще передвигающаяся с трудом, почти, как и я, не разговаривающая, надо сказать, сразу как-то прониклась к Ванечке — радостно улыбается, когда он приходит, пытается выведать у Лильки подробности о нем, уверяет меня, как может, что не против нашей дружбы.
Ванечка увлеченно смотрит телевизор — оказывается, он обожает бокс. Слышно, как в комнате "болеет" за какого-то "нашего" бойца. Он, кажется, совсем не волнуется из-за того, что нам предстоит.
А вот я не могу успокоиться — почему-то тревожно на душе. Хотя Саницкий и обещал, что все пройдет просто и без какой бы то ни было опасности для нас — Волков заберет документы, скажет то, что он там собирался мне сказать, в этот момент войдет Борис Семенович со своими помощниками — полицейскими или там следователями. Злодеев, в буквальном смысле, поймают за руку на месте преступления.
Таким образом, следователь сможет проследить связь Волкова с преступной группировкой, которая занимается в нашем городе подобным обманом граждан — отжатием у них квартир.
В идеале для меня, Волков-старший сядет. Документы, в которых мы с Ванечкой в тайне от Бориса Семеновича специально сделали пару ошибок (чтобы в случае появления какого-либо форс мажора, квартиру не оттяпали) будут, естественно, уничтожены.
Без отца Волков-младший лишится защиты, а значит, отстанет от меня. Ну, и Борис Семёнович обещал помочь и припугнуть его, а то и посадить за какое-либо дело, благо их на него за разбой заведено достаточно, хотя бы на пару месяцев…
Все было понятно. Все было прозрачно. Главное, чтобы Волков вслед за мной поставил свои подписи на документах, а там — подать сигнал Саницкому (уговор был, что я выгляну в окно, отодвинув штору), и все закончится. Но противная тревога все не проходила, наоборот, росла с каждой минутой приближения "часа икс".
Особенно тревожило меня отсутствие голоса и невозможность даже на помощь позвать в случае чего. Да, Ванечка рядом, но… он же один, а сколько будет бандитов — кто ж может знать!
В кухне уже блестела чистотой раковина и старенькая, очень дешевая, поцарапанная кухонная панель, а я все никак не могла успокоиться — терла и терла, теперь уже очищая столешницу.
— Вот сколько можно, а? Золушка мне какая-то досталась!
Он умел так подкрадываться, что я до последнего не слышала приближения. А может, всему виной мои тревожные мысли… Для меня уже не было новинкой такое неожиданное появление Ванечки и непременно следовавшие за этим появлением объятия. Я уже привыкла к его постоянному присутствию рядом,
