Красота красная - Аранца Портабалес
– Хорошо, давай поставим себя в такое положение. Предположим, что да. Предположим, мы обнаружили, что Сара Сомоса или Тео Ален украли оттуда деньги. И что? Оправдывает ли это смерть ребенка? Хуже всего, что я могу ясно представить, как Сара Сомоса убивает дочь. С ним сложнее. В жилах этого парня не хватит крови. И все же я могу представить, как они оба физически совершают убийство, но не представляю почему.
– Разве будет недостаточно, если мы сможем доказать, что это они?
– Нет, не для меня. Я не из таких детективов. Если я не пойму, почему они это сделали, у меня навсегда останутся сомнения в поимке по-настоящему виновного человека.
– Какой перфекционист.
– Дело не в этом. Наверное, я способен смириться с тем, что не поймаю убийцу, но не с тем, что посажу невиновного. А без понимания мотивов у меня навсегда останутся сомнения.
– С тобой такое уже случалось?
– Однажды. Дело о краже. Парень был наркоманом в завязке. Я помешал ему вылечиться.
– Что с ним сталось?
– Понятия не имею. После того, как его отпустили, мне не хотелось ничего о нем слышать. Но, думаю, тогда меня впервые подвело чутье.
– И что же твое знаменитое сыщицкое чутье подсказывает в этом случае?
– Я в тупике. Как будто есть какая-то завеса, которая не позволяет мне увидеть, что за ней.
– Ты возвращаешься к тому же, к инсценировке преступления.
– Эта инсценировка – ключевая деталь. Если нам удастся ответить на вопрос, почему была воссоздана работа Авроры Сиейро, мы найдем и другие ответы.
Ана встала, взяла со стола чашки и, когда принялась мыть посуду, почувствовала его у себя за спиной. Санти положил руки ей на бедра и зарылся лицом в волосы. На работе Ана всегда носила их собранными, и он никогда бы не подумал, что они такие длинные. Да и вообще Санти никогда бы не подумал, что она окажется здесь, перед ним. Честно признаться, он когда-то представлял это, но и предположить не мог, что мечты воплотятся в реальность.
– Что, если ты прекратишь намывать чашки и мы на время забудем о разговоре между Абадом и Баррозу, посвятив себя Ане и Санти? – предложил он.
Ана повернулась к нему и положила руки на его плечи.
– Идет. Но потом мы спустимся, чтобы выпить настоящего кофе и выкурить сигарету. И не возражай.
Вместо ответа Санти просто поцеловал ее.
– Кофе и сигарета, – не унималась Ана.
Он наконец-то кивнул, одновременно опуская бретельки ее платья.
Шрамы
Отправившись в первый раз на урок балета, я почувствовала именно это. Неуместность. Я помню нас обеих в огромном классе, полном зеркал. В розовых лосинах, которые сочетались с колготками и кроссовками. Наши одинаковые гривы, собранные в одинаковые пучки. Мы были идентичны. Под лосинами у меня имелся шрам на колене, оставшийся после падения с каштана, на который я пыталась взобраться в поместье. А Сара обожгла руку сковородкой, пытаясь испечь блинчики с тетей Амалией, и на правом предплечье у нее остался знак в виде длинной темной линии. Однако все эти знаки прятались под одеждой. Снаружи мы выглядели абсолютно одинаковыми.
Я неподвижно стояла перед зеркалом. Сара танцевала, подражая балеринам с телевидения. Она подняла руки, рисуя дугу над головой, и счастливо улыбнулась. Она действительно хотела посещать эти занятия. Я возненавидела их с того самого момента, как мы вошли в дверь академии. Преподавательницей была пожилая женщина, на первый взгляд очень суровая и жесткая, но правда в том, что я не могу вспомнить о ней ничего плохого. Единственные воспоминания, которые у меня остались об этих занятиях, – это воспоминания о Саре. Она танцевала и кружилась без остановки. Казалось, она создана для того, чтобы на нее смотрели. И сегодня это по-прежнему так.
Альба и Фермин спрашивают меня, как я себя чувствую в «Родейре». Как посреди того балетного класса. Я готова до мелочи делать то, чего не желаю. Мне не нужно лечиться. Лечить нечего. Мне просто нужно перестать думать о Кси. Однако я не перестаю думать о ней. О Саре. О себе самой. О том, во что мы превратились за эти годы. Теперь все как раз наоборот. Теперь мы разные снаружи. Наши тела изменились, но внутри мы идентичны. С одинаковыми шрамами.
День после
Санти оставался под струями воды более десяти минут. Он оттягивал момент выхода из душа. Выхода из дома. Встречи с Аной в полицейском участке. Накануне он солгал, сказав, что не беспокоится о том, что им вместе работать. Это его беспокоило, и очень сильно. Хотя, по правде говоря, его беспокоило не совсем это. На самом деле в ту ночь ему не давал уснуть вопрос о том, можно ли позволить себе иметь отношения с женщиной.
Пока Ана дремала, повернувшись спиной к нему, Санти наблюдал за ней, не в силах заснуть. Он сравнивал смуглое тело и каштановые волосы Аны с золотистым телом Сэм и ее рыжей гривой. Сэм красила волосы в невозможные цвета: синий, розовый, фиолетовый… В последний раз, когда они виделись, она носила рыжие. Это происходило в больнице. Он вошел в комнату, и, ощутив его присутствие, Сэм обернулась. Этот образ Сэм стал последним, оставшимся в памяти Санти. Ее рыжие волосы. И распахнутая больничная рубашка, которая демонстрировала синяки на ее коже.
Сэм не написала на него заявление. В больнице сказала, что все забыла и не знает, кто на нее напал. Что она была очень пьяна. Только пьяна была вовсе не она. А вот Санти напился. Он был пьян и измотан. Устал искать ее по улицам. В барах. В Агаримо. В Эль-Сузо. В Атлантике. Одно пиво за другим. Виски. И еще. Это повторялось каждый день. Она напивалась. Он – нет. Но это действительно было так. Это он ее нашел. Санти бродил по улицам ночной Компостелы, пока не обнаружил ее с тем парнем у дверей паба. Он схватил Сэм за руку и потянул оттуда. Он притащил ее домой на буксире. В то время как она кричала на Санти, спрашивала, кем, черт возьми, он себя возомнил. Твердила, что она делает, что хочет. Что ей надоело ждать его изо дня в день. Что ей надоело быть женой инспектора. Что он ей надоел.
Первой же пощечиной он разбил Сэм губу. Схватил ее за волосы. Прижал к стене. А потом ударил ее. Санти бил ее до тех пор, пока не
