В одном немецком городке. Меморандум Квиллера - Джон Ле Kаppe

продолжал как ни в чем не бывало: – Взять хотя бы самого Зибкрона… Да, все мы знаем, что он человек ненадежный, все мы знаем, что он заигрывает с коалицией, и все мы знаем, что он жаждет политической карьеры. Мы знаем также, что ему очень нелегко будет поддерживать порядок в будущую пятницу и что у него куча врагов, которые только и ждут возможности сказать, что он плохо справился со своей задачей. Прекрасно,– он посмотрел на реку, словно она могла каким-то образом разрешить его недоумение,– но почему, скажите на милость, ему надо было сидеть шесть часов у постели умирающей фрейлейн Эйк? Неужели так интересно было наблюдать ее кончину? И зачем ему понадобилось выставлять охрану возле каждого английского владения, каким бы крошечным оно ни было,– это же нелепость! Клянусь, у него какая-то навязчивая идея в отношении нас, он хуже Карфельда.

– А кто такой Зибкрон? Чем он занимается?

– О, ловит рыбу в мутной воде. В какой-то мере из одного с вами мира. Ох, извините, пожалуйста.– И он вспыхнул, явно огорченный своим промахом. Вовремя появившийся официант – совсем молоденький мальчик – вывел его из неловкого положения. Де Лилл был с ним необыкновенно вежлив, просил у него совета в выборе мозельского вина – что было явно выше разумения этого юнца – и долго расспрашивал о качестве мяса.– В Бонне говорят,– продолжал он, когда они снова остались одни,– что, если у тебя есть такой друг, как Людвиг Зибкрон, тебе уже не нужен враг. Людвиг – существо здешней породы. Он – та левая рука, о существовании которой не хочет знать правая. Без конца твердит о том, что не может допустить, чтобы кто-нибудь из нас погиб. Вот почему он нагоняет такой страх. Он делает эту возможность слишком осязаемой. Не следует забывать,– мягко добавил он,– что хотя Бонн и демократия, но демократов здесь до ужаса мало.– Он помолчал.– Скверная штука даты,– задумчиво продолжал он,– вся беда в том, что они делят время на отрезки. С тридцать девятого по сорок пятый. С сорок пятого по пятидесятый. Но к Бонну неприменим термин «довоенный*, или «военный», или «послевоенный». Это просто маленький немецкий городок. И рассечь его на периоды нельзя, как нельзя рассечь Рейн. Он себе живет и живет – или как там еще поется в песне. А туман сглаживает краски и очертания.

Де Лилл вдруг покраснел и, отвинтив крышку с бутылочки, стал осторожно капать острую приправу на устрицы – по одной капле на каждую. Это занятие всецело поглотило его.

– Мы вечно извиняемся за Бонн. Это отличительная черта местных жителей. Как жаль, что я не коллекционирую модели поездов,– без всякого перехода продолжал он.– Мне бы хотелось уделять много больше внимания мелочам. А вы занимаетесь чем-нибудь таким – я хочу сказать, у вас есть хобби?

– У меня нет на это времени,– ответил Тернер.

– Так вот, номинально он возглавляет комиссию по связям министерства внутренних дел – насколько я понимаю, название это придумал он сам. Я как-то спросил его: по связям с кем, Людвиг? Он решил, что это очень удачная шутка. Он, конечно, человек нашего возраста – фронтовое поколение минус пять лет. Как мне кажется, он немного досадует на то, что упустил войну, и ему не терпится поскорее стать старше. Заигрывает с ЦРУ, но это ему по статусу положено. Главное его занятие – знать все, что связано с Карфельдом. Стоит кому-нибудь вступить в сговор с этим движением, и Людвиг Зибкрон тут как тут. Странная у него жизнь,– поспешил он добавить, заметив выражение лица Тернера.– Но Людвиг обожает ее. Невидимое правительство – это ему по душе. Четвертое сословие. Он был бы очень на месте в Веймаре. Кстати, имейте в виду, что в здешнем правительстве все деления чрезвычайно искусственны.

Иностранные корреспонденты, словно подчиняясь единому порыву, вдруг покинули бар и теперь длинным косяком потянулись к накрытому для них столу в центре комнаты. Очень крупный мужчина с усами, заметив де Лилла, смахнул длинную прядь черных волос на правый глаз и выбросил руку в нацистском приветствии. Де Лилл в ответ поднял бокал.

– Это Сэм Аллертон,– пояснил он,– в общем, порядочная скотина. О чем это я говорил? Ах, да, об искусственном делении. Они здесь ставят нас в тупик. Вечно одно и то же: мы точно безумные шарим в тумане, пытаясь нащупать абсолюты. Антифранцузская ориентация, профранцузская ориентация, коммунисты, антикоммунисты. Все это чистейшая глупость, и тем не менее мы вечно этим занимаемся. Вот почему мы не правы относительно Карфельда. Отчаянно не правы. Мы спорим об определениях, о ярлыках, тогда как должны были бы спорить о фронтах. Боннские правители пойдут на виселицу, но все будут спорить, какой толщины должна быть веревка, на которой надо повесить нас. Право, не знаю, как определить Карфельда,– да и кто знает? Немецкий Пужад? Лидер восстания средних слоев? Если это так, то мы гибнем, потому что вся Германия – средние слои. Как и Америка. Вопреки своему желанию и воле они одинаковы. А они не хотят быть одинаковыми, да и кому этого хочется? Но так оно есть. Единокровие.

Официант принес вино, и де Лилл предложил Тернеру попробовать:

– Я уверен, что вкус у вас еще не притупился, как у меня.

Тернер отклонил предложение, и тогда он попробовал сам, не торопясь, старательно причмокивая.

– Вполне разумный выбор,– оценив по достоинству вино, сказал он официанту,– очень хорошо. Так вот,– немного помолчав, продолжал он.– Все модные термины без исключения применимы к Карфельду – они вообще применимы к кому угодно. Как в психиатрии: опишите симптомы, и вы всегда сможете назвать болезнь. Он – изоляционист, шовинист, пацифист, реваншист. А помимо этого, он стоит за торговый договор с Россией. Он человек прогрессивных взглядов, что очень устраивает немецких стариков; он – реакционер, что очень устраивает немецкую молодежь. А молодежь здесь весьма пуританская. Они хотят очиститься от скверны процветания: им нужны луки и стрелы и походы Барбароссы.– Усталым жестом он указал на семь зубцов КЈнигсвинтера.– Они хотят возвращения всего этого, но в современном обличье. Неудивительно поэтому, что старики – гедонисты. А вот молодежь…– он помолчал,– молодежь,– повторил он с глубочайшим отвращением,– пришла к самой жестокой из всех правд: она поняла, что наиболее действенный способ наказать родителей – это им подражать. Карфельд – человек старшего поколения, которого приемлют студенты… Извините, пожалуйста. Я сел на своего конька. Вы мне скажите, когда вам надоест.

Тернер, казалось, не