Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - Кудрин Олег Викторович
— Да что уж, не стоит… Ничего особенного.
— Нет-нет, я же женщина. И видела, какое воздействие оказал тот взгляд на вас, возможно, породив какие-то ожидания, надежды, сомнения… Еще раз — простите меня. То было адресовано не вам.
— А кому же?
— Никому, наверное. Точнее, моему прошлому. Просто вы в тот миг, когда готовы были заплакать от обиды, стали очень похожи на одного человека. Из юности, а скорее даже — из детства моего. Забудьте! Это из прошлого. И это не ваше. Не наше, не сегодняшнее. Не настоящее!
— Да. Благодарю вас за откровенность, — сказал Горлис очень серьезно. — Я постараюсь.
— И потому, дорогой Натан, не теряйте уверенности в себе и вашей дружбе с Кочубеем. И я в себе — тоже совершенно уверена. Я очень люблю Степана и не мыслю жизни без него.
— Да, Надежда. И я уверен — что мы освободим нашего Кочубея.
* * *Через несколько дней, вспоминая этот разговор, Горлис подумал о том, что как-то слишком смело он обещает разным женщинам освободить их любимых людей. Ранцовой — сына, Покловской — мужа. На самом же деле это было совсем непросто.
Попробовал поговорить поподробнее с Дрымовым. Но тот, видя растущую активность жандармов, совсем замкнулся, не желая вступать с ними в конфронтацию.
Так что Натан, раздавший столько утешающих обещаний, прекрасно понимал, что практически ничего сейчас сделать не может. Идти к Лабазнову — бессмысленно. Вновь — нужно ждать развития событий. Некоторое утешение только в том, что Лабазнов не решился арестовать самого Горлиса. Значит, и за остальных можно побороться.
* * *С началом недели, 20 августа, Натана вызвал сам полковник Достанич. Горлис воспрял духом, подумав, что это для прояснения ситуации с Кочубеем. Но нет, оказалось, дело в другом. Император назначил отбытие на войну на следующий день. И вот в порту стоят два русских корабля: фрегат «Флора» и пароход «Одесса». Нужно решить, на каком из них государю идти к Варне (сама крепость еще не взята, но место для высадки с корабля уже приготовлено). Причем государь всё больше склоняется к тому, чтобы идти на пароходе русской постройки. Степан Степанович знал от Воронцова, что Горлис был в пробном рейсе «Одессы», и потому хотел использовать его в качестве эксперта. Натан сказал много добрых слов об этом корабле, обшитом медью, всячески хвалил капитана и команду. Но при всём том порекомендовал отправляться более привычным фрегатом. Достанич поблагодарил за консультацию. Следом Натан хотел поговорить о еще одном деле. Однако полковник заявил, что пока категорически не может заниматься чем-то иным, кроме обеспечения безопасности монарха.
Так что после обеда 21 августа Николай I отбыл к местам военных действий на «Флоре». И Натан, признаться, вновь почувствовал некоторую гордость от того, что поучаствовал в принятии именно такого решения. Тем более что и шторм в тот день начался нешуточный.
Каково же было удивление одесситов, когда ранним утром 23 августа они увидели — фрегат на причале Военной гавани. «Неужто так быстро успел обернуться туда и обратно? Ай да русский флот!» — было первой мыслью. Но нет, оказалось, «Флора» вернулась из-за бури и повреждений в оснастке.
Только в четверг, 23 августа, император окончательно отбыл на фронт. Для надежности на коляске, к тому же русского производства.
Глава 23
На всякий случай Натан выждал день и лишь в пятницу отправился в военное ведомство канцелярии, где был кабинет у Достанича. Разговор предстоял важный.
— Ну-с, господин Горлис, судя по той настойчивости, с которой вы проситесь ко мне на аудиенцию, у вас есть некоторая чрезвычайно важная информация. Слушаю!
— Степан Степанович, я хотел бы сообщить известные мне сведения, связанные с нездоровьем казачьего полковника Гладкого.
— Отчего же только сейчас? Если его отравление было еще на прошлой неделе.
— Признаться, я думал, что Осип Михайлович сам всё расскажет. Но, насколько я понимаю, он пока настолько слаб, что всё еще не может говорить.
— Именно так-с… — В голосе Достанича звучало некоторое сомнение и даже неудовольствие. — Видите ли, труды по этому делу на себя уже взял жандармский капитан Лабазнов-Шервуд. Я не хотел бы перебегать ему дорогу. Идите к нему и рассказывайте, что знаете.
Вот этого Горлис и опасался. Пользуясь отсутствием разграничений в делах, Лабазнов живо брал под контроль все дела, в коих был заинтересован, и далее их уже не выпускал. Говорить сейчас Достаничу некие дурные слова про действия капитана бессмысленно. Тот в споре с русским жандармом не будет становиться на сторону французского подданного, пусть и близкого к генерал-губернатору. Надобно иначе ситуацию выкручивать.
— Вы совершенно правы, господин полковник. Однако же Осип Гладкий — в первую очередь военный. Более того, он — военачальник, уже сыгравший видную роль на первом этапе этой победоносной войны. Но сейчас вместо того чтобы принимать участие в штурме Варны, находится на излечении — с неясными пока шансами на успех. Так что жандармский капитан Лабазнов может и далее заниматься гражданской частью этой истории. Но я считаю своим долгом сообщить и вам, как начальнику военной полиции Дунайской армии, всё, что знаю.
Такой логической конструкцией Натан поставил Достанича в положение, при котором тот просто обязан его выслушать и запротоколировать.
— Что ж, господин Горли, ваше желание помочь весьма похвально. Но и настороженное — с непривычки — отношение к жандармской команде мне тоже хорошо известно. Вот вам стопка листов. Насколько помню по вашей службе, вы обладаете быстрым пером-с. Будьте любезны, распишите, что желаете сообщить.
Натан застыл на мгновение в раздумьях. Самое худшее, что может случиться, это если он сейчас подробно напишет о том, как Степан спасал Осипа от отравления, а Достанич, даже не прочитав это, просто передаст всё Лабазнову.
— Степан Степанович, но ведь вы прочтете мою писанину?
— Непременно, — ответил полковник с любезной улыбкой. — Прочту-с.
Натан был отсажен за отдельный стол, чтобы не видеть важных бумаг, какими занимается полковник, и принялся за описание. После библиотечно-архивной работы, которая, впрочем, тоже была ему интересна, он с удовольствием принялся за дело более творческого типа. И периодически удерживал себя, дабы не выходило слишком уж легковесно, за что его критиковал Воронцов после отчета о пароходе «Одесса».
— Я готов показать вам написанное, — сказал Натан минут через сорок.
— Ну-с, представьте по инстанции, — заявил полковник, пряча бумаги, с каковыми всё это время работал, и переходя к Натановой записке.
Окончив чтение, он откинулся на спинку кресла и застыл в молчании, обдумывая, куда разворачивать разговор.
— Живо пишете, господин Горли. Даже излишне живо.
— Уж извините. Не было возможности править в канцелярском стиле. Но ведь главное, что всё понятно.
— Да-с, теперь мне всё понятно. Хотя есть и вопрос, — произнес Достанич и далее своей прямотой удивил Натана. — Не можете ли вы, господин Горли, объяснить, почему с такой избыточной настороженностью относитесь к капитану Лабазнову?
Любопытная ситуация, о каковой вскользь упоминал Дрымов. Достанич, подобно тому, также не в восторге от деятельности жандармского штаб-офицера. Но у Степана Степановича положение выше, чем у Афанасия Сосипатровича. И если тот при обострении ситуации перешел к тактике умолчания, то этот не боится начать обсуждение. Впрочем, нужно быть аккуратным, чтобы в итоге не оказаться виноватым со всех сторон. Ну и добрые слова, комплименты для начала не помешают.
— Я гляжу, господин полковник, вы знаете обо всём в этом городе!
— Ну, не обо всём-с, — начал скромничать Достанич, но быстро исправился. — Хотя не только в этом граде. Если всё же говорить об Одессе, то мне известно о вашем стремлении помочь госпоже Ранцовой.
