Слезы Вселенной - Екатерина Николаевна Островская
– Этот малолетний подонок не только совершил уголовное преступление, но и украл у женщины самое дорогое: талант, бессонные ночи творчества и веру в людей.
И она заставила каждого высказаться и осудить меня… Я тихо плакал, а одноклассники, и особенно одноклассницы, бросали мне в лицо гневные слова. Своих слов у них, правда, не было, и все повторяли как заведенные про то, что я ворую у поэтесс их бессонные ночи и веру в людей. Я стоял, плакал весь урок, потому что это продолжалось до перемены. Потом поплелся домой и там плакал. Вернулась с работы мама, и я ей все рассказал. Но она почему-то обрадовалась и обняла меня:
– Значит, ты пишешь очень хорошие стихи! – сказала она. – А люди бездарные всегда завидуют талантливым. Так что привыкай.
Потом уж я узнал, что за несколько лет до моего осуждения всем классом эта учительница, которая была парторгом школы, собрала расширенное партийное собрание, на которое должны были явиться все учителя, работники столовой, уборщицы все, даже беспартийные. На собрании она сообщила, что трудовой коллектив школы должен обсудить антисоветский роман писателя Пастернака «Доктор Живаго», дать ему партийную оценку и обратиться к руководству страны с предложением лишить литературного отщепенца и предателя советского гражданства и посадить его в тюрьму до конца жизни. Самое удивительное, что этой активистке на тот момент не было и тридцати лет. Потом, когда она стала руководить городским отделом народного образования, ее поймали на взятках и на том, что она склоняла к сожительству молодых практикантов обоих полов… Ой! – опомнился старик. – Лиза, ты здесь?
– Я здесь, дедушка, – отозвалась внучка поэта, – но я ничего не слышала.
– А помните свои стихи из той школьной тетради? – спросил Гончаров, чтобы сгладить неловкость.
– Помню, если хотите, могу прочитать какой-нибудь. – Поэт задумался и произнес:
Шила мышь мышонку шубку.
К ней пришила крылья в шутку.
Папа – мастер с давних пор —
К шубке прикрепил мотор.
И мышонок, хоть и мал,
Взял и в Африку слетал.
– Здорово! – высказал свое мнение Игорь.
– Дедушка, когда я была маленькой, читал мне и это, и другие свои детские стихи, – сказала Лиза. – Но больше всего мне нравилось про петуха.
Лишь вечерний свет потух,
В космос улетел петух.
Стартовал петух с забора
И сказал: «Вернусь не скоро».
Но вернулся на рассвете.
Все спросили: «Как там, Петя?
Как живут там, наверху?»
Ничего он не ответил.
Закричал: «Ку-ка-ре-ку!!!»
– У меня все хорошо с личной жизнью! – проорала вдруг поэтесса, перекрикивая поклонниц. – У меня личной жизни даже больше, чем вы можете себе представить. Но почему вы все об одном и том же спрашиваете? Может, у вас самих чего-то не хватает в жизни?
Женщины притихли, обиженные.
Гончаров обратился к поэту:
– У меня к вам один вопрос, который меня терзает с того момента, как я услышал вашу фамилию. Был такой молодой, очень перспективный футболист – Константин Лапников. Это ваш родственник?
Поэт задумался, а потом признался:
– Костя – мой родной сын.
– Как у него со здоровьем?
– Все замечательно, только хромает немного. Работает детским тренером. Он счастливо женат на своей бывшей однокласснице, и я уже трижды дедушка. Старший внук занимался футболом, но бросил. Зато теперь он неплохой боксер – кандидат в сборную страны. А двое младших пацанов в Москве, в футбольной академии, и на них возлагают определенные надежды. А еще…
Он не договорил, потому что к ним подошел вице-губернатор Марфин. Он покосился на Гончарова и наклонился к поэту, словно тот был не слабовидящим, а слабослышащим.
– Простите, что отрываю от разговора, – произнес Марфин, – но меня мучает одна догадка. Когда я был студентом, то подрабатывал, продавая книги у метро. Все расхватывали детективы, но однажды мне вручили для реализации пару пачек тоненькой книжки со стихами. Она называлась «Японский городовой». Так там были вроде как японские стихи, уж не помню какие там… танка или хокку, но написал их наш русский поэт. Уж не вы ли? У меня было две пачки, в каждой не менее шестидесяти книжек. Так я обе пачки за день продал. Только себе одну книжечку оставил. Так это вы, значит, тот самый Лапников?
– Я, – признался старичок, – только там были не хокку, а хайку, но их путают даже специалисты. Хотя это и не хайку, а белиберда разная. А вы, как выясняется, разбираетесь в стихах. Часто читаете?
Вице-губернатор кивнул, но тут же признался:
– Вообще не читаю, не до этого сейчас. Но те стихи помню…
Кончилось саке.
Спит усталая нимфа.
Мудрый самурай
Смотрит на Фудзияму…
– Надо же, – удивился поэт, – я и сам их забыл уже! Просто писал эти хайку, чтобы повеселить сына, у которого был трудный период в жизни… А он потом издал книжку за свой счет.
– А я еще помню, – обрадовался вице-губернатор и произнес, стараясь придать лицу возвышенное выражение:
Скорбит природа.
Девушку из Киото
Унес ураган.
Васей назвали его.
Марфин засмеялся.
– Этот стих мне больше всего нравился, – признался вице-губернатор, – ведь я тоже Вася. Я бы всю книжку наизусть выучил, но у меня кто-то ее украл. Я же тогда в общаге жил. Поставишь на кухне варить макароны, уйдешь к себе за солью, возвращаешься – а кастрюлька пуста: макароны еще свариться не успели, а какая-то гадина их слопала… Совсем как в ваших стихах:
Грустит самурай:
Нет в карманах ни иены —
Гейша стащила.
Сакура буйно цветет.
Марфин засмеялся и объяснил:
– У нас там все воровали: я же учился в Академии государственной службы. Потом один из наших – он на пару курсов старше меня был – работал на Дальнем Востоке, там хотели мост построить: деньги огромные выделили. Короче, денег нет, и моста тоже.
Марфин рассмеялся еще громче. И тут же к нему подошла жена, взяла под руку и покосилась на Гончарова, в котором узнала наглеца, мешавшего ей наслаждаться стихами Колпаковой.
– Закончилось все
