Пропасть - Роберт Харрис

– Это так похоже на нас.

Стихотворение было довольно длинное, и чтение на два голоса заняло четверть часа.

В его взгляде нежность и страсть,

Пробужденье в ее глазах:

Сон окончился, жизнь началась.

Но девушка должна была выйти замуж, и ничто не могло этому помешать. Герцог пришел на свадебный пир, и хотя они поклялись снова встретиться, но не дерзнули что-либо предпринять для исполнения своих желаний, а вместо этого доверились судьбе, которая их воссоединит. «День за днем мелькали года, увядала свежесть любви», пока от них не осталось ничего, кроме его статуи на городской площади и ее бюста на окне дома.

В том и грех безутешных душ,

Что светильник свой не зажгли,

Хоть порочным был бы огонь…

– Красивые стихи, – сказала Венеция, когда они закончили читать, – только очень печальные. И до чего же смело написано для тысяча восемьсот пятьдесят пятого года, тебе так не кажется – в оправдание супружеской измены?

– Здесь говорится не просто об измене, – сдержанным тоном ответил премьер-министр. – Какой отвратительный юридический термин! Это стихи о двух душах, что должны были соединиться навсегда, но не сумели этого сделать. Только представь, милая, – умереть, так и не осмелившись получить то, чего желаешь больше всего на свете!

Она взглянула на него. Премьер-министр сидел, положив книгу на колени, и смотрел в огонь.

Он был сегодня в странном настроении. Таким его Венеция никогда прежде не видела. Он взял ее томик полного собрания сочинений Шекспира и прочитал монолог Гамлета «Быть или не быть» так, будто видел в самоубийстве лучшее решение своих проблем. А когда в понедельник утром они гуляли, взявшись за руки, по дендрарию, а потом сидели на деревянной скамейке с видом на озеро, он вернулся к той же теме: долг против любви, условности против страсти, смерть как желанное освобождение от никчемной жизни.

Она рассмеялась, отчасти чтобы скрыть свою тревогу, отчасти оттого, что все это выглядело слишком мелодраматично и нелепо.

– Перестань, Премьер! Твоя жизнь вовсе не так плоха!

– Прости, дорогая, но у меня такое ощущение, что наступает кризис. А ты этого не чувствуешь? Война, эти постоянные разлуки. Ты ведь любишь меня, правда?

– Да, но что мы можем изменить? Что-то большее погубило бы твою карьеру.

– Разве это так важно? Я пробыл премьер-министром шесть с половиной лет – более чем достаточно для одного человека. Несомненно, мой уход стал бы сенсацией на неделю-другую, но вскоре о нем бы забыли.

– Послушай меня, любимый. Ты выиграешь войну. Ты никогда не умрешь. И у тебя всегда буду я. А теперь вернемся домой, пока никто не заметил нашего отсутствия.

Премьер-министр уехал во вторник утром сразу после завтрака, чувствуя себя лучше, чем когда приехал. Он сказал то, что хотел, и она не отказалась категорически.

Попрощаться должным образом оказалось невозможным. Гуни и Бланш решили прокатиться до Лондона вместе с ним, а провожать их собралась перед домом вся семья. Епископ осенил отъезжающих крестным знамением и благословил путешествие. Красивая, но легкомысленная Гуни даже присела в реверансе.

Венеция поцеловала премьер-министра в щеку:

– Помни, что я тебе сказала. Все не так уж плохо. Увидимся в Лондоне.

– Спасибо за все, милая. А ты помни, что я тебе сказал. И пиши! – прибавил он уже через плечо.

Когда автомобиль выехал на подъездную дорожку, он повернулся на сиденье, чтобы помахать ей рукой, но она уже вошла в дом.

В поезде из Маклсфилда Гуни читала «Таймс», Бланш вязала, а он взял карандаш и начал писать письмо Венеции:

Милая, удаляясь от тебя с каждой минутой под этим сумрачным небом, я мучаюсь вопросом, нет ли и у тебя такого же ощущения – вроде тупой боли…

К трем часам дня он уже был в Лондоне и председательствовал на заседании кабинета министров. Уинстон задержался, чтобы поговорить с ним о первом морском лорде, принце Луи Баттенбергском, заявил, что тот болен и уже не справляется со своей работой, что он родился в Австрии и у него немецкая фамилия. Газеты с каждым днем становятся все кровожаднее. Ему пришло время уйти.

– Кого вы хотите поставить вместо него?

– Есть только один человек. Мы должны вернуть Джеки Фишера.

– Разумно ли это? Уже четыре года, как Фишер ушел в отставку. Он ужасно стар и эгоцентричен.

– Его мозг совершает титаническую работу, соответствующую масштабу события. Мы с ним поладим. И его возвращение встряхнет Адмиралтейство.

– Что ж, если он вам так нужен… А теперь прошу меня извинить…

Премьер-министру не терпелось вернуться к письму Венеции, которое он хотел дописать к моменту отправки почты.

Письмо пришло на следующее утро. И опять было доставлено чуть позже обычного. Венеция надела меховое манто и направилась к озеру, взяв письмо с собой, чтобы там прочитать.

В мыслях я возвращаюсь, и еще часто буду, к тем восхитительным часам, когда мы вместе читали и молчали, снова читали и беседовали. Помнишь, что мы говорили о короткой и долгой жизни? Все, что угодно, лишь бы не ржаветь. Лучше покинуть Итаку и ее скалы с «мерцающим светом» и отправиться в новое путешествие:

Быть может, пропасть моря нас проглотит,

Быть может, к Островам дойдем Счастливым,

Увидим там великого Ахилла[33].

Сегодняшнее положение вещей не благоприятствует подобным затеям, а раз так – единственное, что может привлечь, – это сбросить «бренный шум» и, как, кажется, говорил Макбет, «не смутиться грядущей жизнью»… Как я сказал вчера, что бы ни было нам уготовано, тебе и мне, мы не повторили глупую ошибку «безутешных душ» и зажгли светильник. Благодарение Господу за это!

Венеция со стоном опустила голову. Сначала Браунинг, затем Шекспир, а теперь «Улисс» Теннисона. Его фантазии начинали утомлять. Она ни на секунду не поверила бы, что он говорил это серьезно. Еще ни один премьер-министр не отказался добровольно от власти, какое бы напряжение ни испытывал: если бы это было не в его характере, он прежде всего не достиг бы таких высот. А если он и вправду думает об этом, то как себе представляет? Двое влюбленных, живущих в маленьком коттедже на краю света? А каким скандалом и потерей репутации